Будущее; команда микронаций.

[hetalia_fight]

Название: Она придёт незванная.
Персонажи: Силенд, Ладония, Вай, Себорга, Англия, Италия Южный и Северный, упоминается Австралия.
Жанр: Ангст, дарк.
Рейтинг: PG-13
Сюжет: Многое меняется, когда война появляется на пороге.
Примечания автора: Некоторым микронациям пришлось дать имена: Себорга - Лучано, Ладония - Эрик.
Нимис - скульптура из дерева, построенная Ларсом Вилкс.

Немного подробнее.

way2travel.ru/zarubezh/ladoniya-istoriya-iskuss...

Она придёт незванная…
Самая разрушительная война за всю историю человечества. Уже в первые часы она унесла миллионы жизней. Зародившись где-то в самом сердце цивилизованного мира, она, подобно чуме, разнеслась по всей планете.
Никто не остался в стороне: в этом театре нет простых зрителей. Каждый актёр играет свою роль до конца, сцена здесь — поле битвы.
Случилось то, чего боялись. То чего ждали.
Третья мировая.

Акт 1. Силенд.
За закрытой дверью уже который час подряд шло совещание. Люди в форме уходили и приходили, разговоры не затихали ни на минуту. Англия зашел туда ещё вчера и ещё ни разу не выходил.
Впрочем, Силенд не был уверен, что хочет видеть его именно сейчас.
Но, находясь в одном с ним доме, это неизбежно: Англия забрал Питера к себе ещё в самом начале, заявив, что не время играть в независимость. Просто посадил в вертолёт, даже не спросив, хочет ли он покидать платформу, ставшую его родным домом. Теперь там солдаты, а всё население Силенда эвакуировано.
Рафс-Тауэр вновь используется по прямому назначению.

Голоса в комнате стихли. Похоже, решение принято. Питер посмотрел на часы — белый циферблат настенных часов, казалось, слегка светился в полумраке коридора. Часовая стрелка показывала два ночи.
Люди стали потихоньку выходить из комнаты. Никто не проронил ни слова, даже наткнувшись на сидящего в коридоре мальчика. Казалось, принятое в той комнате решение осталось камнем лежать на сердцах.
— Ты всё ещё здесь? — Англия последним покинул совещание. Он устало привалился к стене рядом с Силендом, взлохмаченный и небритый, с синяками под глазами, совсем не похожий на того Артура, которого знал Питер. Война не щадит никого.
— Впрочем, это неважно. Ты сделал то, о чём я просил? – Кёркленд пошарил по карманам здоровой рукой в поисках сигарет. Вторая была полностью забинтована от предплечья до кончиков пальцев – последствия бомбёжки Лондона.
— Да, я всем сообщил, — ответил Питер, смотря на неподвижную руку. Теперь он почти каждый день наблюдал, как на теле его опекуна появляются новые раны, надёжно скрытые военной формой. Силенд теперь и сам носил такую.
— Больно?
Англия прекратил поиски сигарет и пристально посмотрел на Питера.
— Умирать всегда больно, - он откинул голову назад и прикрыл глаза. - Такие, как мы, чувствуют каждого человека. И умирают вместе с ним. И так до тех пор, пока не останется никого, — мужчина усмехнулся и снова посмотрел на Силенда. — Незавидная участь каждой нации. Всё ещё хочешь стать страной?
Ещё совсем недавно Питер, даже не задумываясь, ответил «да!». Но не сейчас.
Сейчас ему было страшно. Он уже видел смерть. Слишком много для маленького мальчика, которым он являлся.
— Не бойся. Пока я жив, я буду защищать тебя, — тёплая мужская ладонь опустилась на голову Питера и потрепала по волосам. Наверное, поэтому Силенд не выдержал и позволил себе расплакаться как испуганному ребёнку, которым он и являлся.

Акт 2. Ладония.
Закат медленно догорал где-то позади линии горизонта. Так же медленно догорал порванный флаг. И город за окном.
И никто не мог потушить этот пожар. А возможно, не хотел.
Или уже просто было некому.
Мальчик подтянул колени поближе к груди и уткнулся лицом в лежащие на них руки.
Нимис разрушен.
Выхода нет. Скоро последний кусок растерзанного флага догорит. А вместе с ним догорит и сам Эрик.

Акт 3. Вай.
Руки, уставшие от тяжести оружия, нещадно ныли, перевязанная нога болела, а глаза, опухшие от слёз, слипались. Но Вай только покрепче прижала к себе приклад. Она уже долгое время держала в руках оружие, но оно по-прежнему было ледяным. Его холод обжигал руки и проникал под накинутую на плечи рубашку старшего брата, заставляя дрожать не только от страха.
Страха, что Австралия не вернётся. Или что завтра не наступит.
— Не надо было отпускать его, — Вай прислушивалась к гробовой тишине, воцарившейся в полуразрушенном городе. Затишье перед бурей. И даже время начала бури известно — завтра, ровно в полдень. — Надо было попросить его остаться. Просто удержать. Но «ты же уже взрослая, ты справишься. А я скоро верну»… Глупый, глупый Австралия! – голос дрожал и не слушался девочку. Непрошенные слёзы снова выступили на глазах, но Вай почти зло смахнула их. Она сильная, она не будет плакать.
Рана на ноге не переставала болеть.
Австралии обещал вернуться ещё несколько часов назад.
Красное солнце медленно сползало за горизонт. Один из его лучей просочился сквозь разбитое окно в здание, где сидела девочка, и осветил растоптанный цветок. Символ того мира, что был раньше, и которого уже больше никогда не будет.

Акт 4. Себорга.
Ловино медленно опустил трубку телефона. Рядом с ним мгновенно оказался Феличиано. Всё время, что шёл разговор, Себорга стоял поодаль, чтобы не мешать важному разговору брата.
— Ну? Когда?
— Завтра в полдень.
— Как? — ахнул Северный, замахав руками. - Мы ещё не готовы!
«В последнее время он стал ещё более нервным и вертлявым, чем был,» — отметил Себорга. Лучано и забыл, что и сам порой ведёт себя так же, а то и хуже. Очень многое отшло на второй план после случившихся событий.
— Ещё рано... — Венициано затих, опустив руки.
— Никто не готов, придурок. Но медлить нельзя, — как всегда грубо оборвал его старший Варгас. «Хоть что-то не меняется, — подумал Себорга, подходя ближе к спорящим братьям, — Грубость Романо не поддаётся искоренению».
Война, поставившая мир на колени, никого не обошла стороной. Как бы ни были быстры итальянцы, она догонит каждого.
— Я не хочу… Я боюсь… — голос Феличиано был тихим, едва слышным даже вблизи. Себорга напряг слух, чтобы расслышать, о чём тот говорил, — Почему всё так получилось?
На этот раз Ловино, погружённый в свои мысли, промолчал. Судя по мрачному взгляду, он уже всё решил. В принципе, всё и так было решено — деваться им троим всё равно некуда.
«Действительно, почему? — Лучано, откинул голову назад, вглядываясь в небо, где уже загорались первые звёзды. — У всего есть причина. Была ли она у того, что происходит? Найдём ли когда-нибудь ответ на этот вопрос? А если не мы, то кто?»
— По крайней мере, мы вместе, — Феличиано, улыбаясь, взял обоих братьев за руки. Только вот его руки были холодными, а улыбка лишь жалким подобием прежней.
Вырванный из своих дум, Романо выжидающе посмотрел на Себоргу.
«Возможно, всё-таки мы…»
— Я с вами, ребята.
Заветный полдень всё приближался.

@темы: Микронации, будущее (3)

---

Будущее; команда Западной Европы.

[hetalia_fight]

Название: Гордость
Персонажи: Франция
Жанр: angst
Рейтинг: PG
Дисклеймер: мир и персонажи мне не принадлежат
Размещение: только с разрешения автора

Гордость

Серое небо напоминало слишком гордую вдовушку, что никак не разразиться слезами на похоронах любимого муженька. Хоть боль и отчаяние и терзали её душу, она считала чем-то недостойным демонстрацию собственный чувств. Так и небо, глядя на творившийся под его сводами ад, не давало себе пролить ни капли дождя.
Но даже сильная женщина однажды, не выдержав, зайдется в рыданиях. Так и облака, не выдержав, разразились громом.
Франциск прятался в парадной полуразрушенного строения. Солдаты армии также ютились неподалеку, стаскивая в кучи убитых, латая раненных, помогая с лагерем или в бессилии лежа на земле.
Давненько Франция не чувствовал себя таким разбитым. Его буквально разрывали на части собственные жители.
Cам он не видел никакой разницы, белая ли у людей кожа, черная ли... Французский дух свободы пылал в каждом из них, и все они были ему дороги. Но люди думали об этом иначе.
Назревающий расовый конфликт все же вылился в очередную революцию. Отличие было лишь в том, что в этот раз она понемногу начинала приобретать глобальные масштабы. Развившиеся за последние десятилетия страны Южной Африки высылали оружие и поддержку выходцем cо своей родины. Евросюз оказывал помощь европейцам. Америка, как всегда, под видом благотворительности, лишь сильней разжигал конфликт. Что можно было взять от воспитанника Англии, бывшей империи, игры с Германией и Россией которой в тридцатые годы двадцатого столетия привели ко второй мировой [1].
Как символично, что нынешняя стычка между враждующими произошла именно в Орадур-сюр-Глане [2], городе не тронутом потомками с десятого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Грядущая мировая пускала корни на месте своей предшественницы.
Любопытно, за что на самом деле борются люди в этот раз? За деньги? За власть? Энергоресурсы? Новые земли? За все сразу.
В очередной раз правители стран шлют войска на смерть исключительно ради удовольствия посидеть на самом высоком стульчике. Словно дети в детском саду, честно.
За тысячелетия своего своего существования Бонфуа одно мог сказать точно. У самого высокого стульчика самые тонкие ножки. Они поразительно легко надламываются, стоит кому-то на него взобраться.
Китайская династия Хань, Египет, Греция, Римская Империя, Монгольская империя, Российская империя, Британская империя, Америка…
Он сам, в период Наполеоновских войн, имел возможность посмотреть на всех свысока. Это приятное чувство, почти блаженное. Если Бог создал всех сущих тварей по своему подобию, то Франциск бы сказал, что это существо весьма самолюбиво и имеет серьезную склонность упиваться собственной властью. Как иначе объяснить маниакальное желание любого живого существа доказать всем собственное превосходство?
Бонфуа едва увернулся от очередного снаряда, пришедшегося аккурат в то место, где не так давно находилась голова француза. Пускай он бы от этого и не умер, но неприятных ощущений и некоторых проблем в будущем это бы доставило. За лишенными крыш строениями виднелись занавешенные маскировочными плащами тени. Где-то среди них должен был быть долговязый Нигерия. Франция не знал, хотел ли он его видеть. Желал ли он поговорить с ним, чтобы попытаться найти мирное решение вопроса, либо же пристрелить его, не выходя из своего укрытия. Пристрелить, не глядя смертнику в лицо.
Франциск улыбнулся. Солдаты позади него в спешке разбирали патроны, договариваясь по рации с руководящим операцией.
Он всегда знал, что падать – это больно. И самое страшное – последние метры перед ударом, когда земля перед самым твоим носом, а по другую сторону зрачков, в голове стоит картинка собственных мозгов размазанных по пыльной дороге. Знал. Помнил.
Щелкнул затвор винтовки.
С криком, Франция рванулся в бой.
Даже упав с высоты, мы не теряем гордость. А эта мадам не дает победителям сдохнуть без боя.

[1] - перед началом второй мировой, Англия считала, что она управляет действиями тогдашнего фюрера. В её планы входило стравить между собой Германию и Россию, по этой причине Гитлер в начале своих завоеваний не встречал оппозиции ни с Англии, ни с находившейся в тот момент в весьма шатком положении, Франции. Однако Фюрер смог оставить в дураках всех. Помимо договора с Англией, он заключил договор со Сталиным. Гитлер атаковал Польшу (что планами Англии не предусматривалось) – Россия не вмешалась, но Англия осознала, что Германия больше не ведет себя, согласно их желаниям, и начала предпринимать что-то, чтобы остановить развивающиеся события, но было уже слишком поздно. Более подробно (одно из исследований) - militera.lib.ru/research/zhilin1/02.html
[2] - Поселок Орадур в 1944 году превратился в призрак - фашисты за один день расстреляли и сожгли 642 его жителей, а затем подожгли сам поселок. Среди погибших были 207 детей и 245 женщин © goroda-prizraki.narod.ru/goroda_oradur-syur-gla...

фанарт

@темы: Западная Европа, будущее (3)

---

Будущее; команда неканонов.

[hetalia_fight]

Название: Ненашедшие адресата
Авторы и арт: команда неканонов
Персонажи: Босния, Израиль, Мальта, остров Мэн, Чехия, Бермудские острова, Марокко, Шотландия, Северная Корея, Ямайка, ОАЭ, Ватикан
Жанр: общий/ангст
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклеймер: Если Химаруе понравится - подарим

Босния
Грёбаный мир, грёбаная земля, грёбаные взрывы за окном. Я думал, меня уже ничем не удивишь, но там реально ад. Уже вижу твою довольную рожу, сестричка-Сербия, если ты там ещё не сдохла сама, но нет, ты уступишь это право младшим, правда? А когда мы все копыта отбросим, напьёшься и тоже… того.
Я даже удивлён, что интернет работает, думал, это первое, что полетит к чертям, и придётся где-то искать почтового голубя *ржёт*.
Ты удивишься, что я пишу тебе, это точно. Но я просто хотел, чтобы ты знала – вчера умер Зоран. Оказывается, вот так умирают страны, чтоб ты знала, на будущее – когда не остаётся никого живого на их территории. Мы не можем быть пустой землёй, в нас должна быть жизнь. Но он быстро умер, хотя тебя это не колышет, да? Он же не твой близнец - часть тебя, которая порой даже больше, чем ты сам.
И это… ты же у нас вечно со своей верой таскалась: крест на шее, всё такое. Ты там помолись за него, ладно, чтобы я по-своему, а ты по-своему, раз уж нам выпала такая сумасшедшая судьба. Я ещё думаю, что ад для нас всех один будет. Не знаю, как Герцеговина или твой черногорец, но мы-то с тобой точно там будем после всего, что натворили, так что не буду прощаться, мы ещё встретимся, и ты целую вечность сможешь, прихлёбывая сливовицу, материться на меня. Впрочем, в твоём аду наверняка как раз сливовицы и не будет, ха-ха.
И слышишь, Сербия, давай мы с тобой подольше там не встретимся, а? Не торопись.
С приветом из останков Сараево. Давор.



Израиль
Кому: Богу
От кого: Рахиль
Тема: ..

Глупо да, электронное письмо Богу? С другой стороны, Всевышний, Тебе ведь все равно, откуда читать, Ты ведь всесилен, а у меня, скромной Твоей рабы, под рукой за пять минут до того, как меня не станет, оказался только планшет.
Ты таки решил посмеяться над нами, Боже, мы ведь ждали, все ждали конца света, только немного раньше, помнишь? Тогда еще в моей персональной долине, предназначенной для Армагеддона, собрались эти забавные журналисты, я тогда так смеялась, так смеялась.
А сейчас вот не до смеха, да. Говорила мне мама - ты ведь помнишь мою маму? Ой, да ну и шо, я сама ее не помню, но ее заветы всегда со мной - не связывайся с атомом, атом мирным не бывает. Надо было слушать маму, но кто же слушает родителей, когда еще есть такая возможность, и голова на собственных плечах кажется такой умной?
Ты прости меня, Господи, я сама не ведаю, что творю, да вот только кто знает, что писать в письме Богу за пять минут до того, как свершится кара Небес и опустится на наши головы Твой острый серп?
Таки переборщила с пафосом, да?
Молчи, переборщила, сама знаю.
Нет больше мира на этой земле... да и никогда не было, глупости это все, сказочки для детей. У меня, как у страны и как у человека, как у стопроцентной еврейки, есть одно свойство - задумываться. И когда я задумываюсь, ни к чему хорошему это не приводит, ибо разум мой все еще остер, несмотря на то, что от тела уже почти ничего не осталось. Говорят, после ядерного взрыва выживут тараканы да мы, только сердце не обманешь, особенно, когда оно в такой удивительной гармонии с разумом, какой раньше никогда не бывало.
Звалась я землей Обетованной, а скоро ничего и не останется.
Ни от глупой Рахиль, ни от Эрец-Исраэль.
Ну да как говорится, без воли Твоей... впрочем, ты и сам знаешь.

*отправить*
*отправить*
*отправить*

*ошибка 404*



Мальта
Море наступает. Всегда я считал его другом, соседом, союзником: лазурное, прозрачное, тёплое, теперь оно вскипело, потемнело и не пощадит никого и ничего: ни каменные своды этого собора, ни лист бумаги, на котором я пишу.
Кто только не пытался завоевать эту землю, которая у меня под ногами: финикийцы, греки, карфагеняне, римляне, византийцы, арабы, норманны, испанцы, французы, англичане… Смешно, ведь победит всё равно море.
Я всех встречал с мечом, иногда – проигрывал, иногда – побеждал, но всегда старался следовать девизу своего Ордена – "Tuitio Fidei et Obsequium Pauperum". «Защита Справедливости и Помощь Бедным и Страждущим». Но стихия выше и сильнее любых девизов, и впервые моя земля перестала быть "malat" – убежищем.
Только я всё равно верю, что и в вечности забвения у меня перед глазами будут белые камни набережной Валетты, узкие мощёные улочки древней Мдины и все, все мои рыцари – бесконечной чередой уходящие в небытие.



Остров Мэн
Хэй, Джеф, а ты был прав - они реально замутили Апокалипсец. Ну то есть серьезно, по-настоящему, прямо как в фильмах Джонса, я видел вчера в новостях.
Говорят, скоро и до нас доберется, но пока все тихо.
Ты там как? Давненько не виделись.

*дописано несколько дней спустя*

Я все равно не успею отправить это письмо, но, Джеф, ты найдешь его сам. Дописываю здесь, мне кажется, нам осталось недолго, вчера всю ночь выл Моти Дуг, и вряд ли на этот раз он даст нам всем шанс покаяться.
Утром приходил Джеймс, он плохо выглядит, под глазами мешки. Долго говорил о пустяках, вроде погоды, но, знаешь, по-моему, он приходил попрощаться.
От Арти нет никаких вестей.
Сегодня отрубило связь, Джеф, мы теперь как в первобытные времена - отрезаны от мира, только не голубым туманом, а белым шумом, ничерта не ясно, что происходит и как происходит, но у меня дома все еще спокойно (если не считать Моти, но и он сегодня молчал).
Как перед бурей.

*еще через несколько дней*

Мои люди начали умирать, Джеф. Ты же сверх-сверх-умный мангуст, может, ты мне расскажешь, в чем причина? Ха-ха, о чем это я, вряд ли я получу какой-то ответ, ты всегда молчишь. Может, ты просто не умеешь писать? Если я вдруг буду еще живой, когда ты прочитаешь эти строки, приходи - поболтаем, мне не хватает твоего общества.
Только приходи быстрей, меня что-то плющит, ночью снились наши ноги, они плясали канкан, вряд ли это хороший признак.

*позже*

Так и не пришел, да, Джеф? Никогда не появляешься, когда тебя просят. Я не успел оставить письмо в условленном месте, не могу встать с кровати, но ведь это не повод, верно? Мог бы навестить старого друга перед смертью.
Рассказываю последние новости: со мной связался Арти, он сказал, что все плохо. А еще он смеялся, завидую такому оптимизму.
Мои люди пытаются бороться, а я просто сижу тут, потому что знаю - выхода нет. Не в этот раз.
Знаешь, Джеф, мне немного страшно умирать. Жаль, я не человек, уже давно пустил бы себе пулю в висок.

*письмо обрывается*



Чехия
Пишу быстро, братишка, потому что через полчаса карнавал на Карловом мосту, а я где-то маску потерял. Впрочем, как будто она спасёт от чумы? Смешно даже думать об этом... Да и как пиво пить, в самом деле?! А пить я буду, сегодня я буду много пить – чума гуляет по Вышеграду, чума скоро спустится к Влтаве, а мы встретим её песнями и выпивкой и сбросим с моста, как когда-то Яна Непомуцкого. О, видишь, хорошо, что написал, вспомнил – его же фигурку туристы мои любимые так отполировали, говорят, желания сбываются, а я ни разу не загадывал, представляешь? Сегодня исправлю это досадное упущение, знаешь, что пожелаю? Чтобы ты выжил, чтобы Всадник на коне бледном споткнулся и рухнул с коня у врат твоей Братиславы.
Ты только за меня не волнуйся, я смерти не боюсь, я всегда о ней помню, я воздвигаю ей памятники из костей и черепов и пью за неё из гуситской чаши вино как кровь Господню.
И, может, когда придёт последний час, оживёт мой пражский Голем, и часы в еврейском квартале по-прежнему отсчитают время назад, против часовой стрелки, и я выторгую ещё несколько часов, чтобы полюбоваться закатным солнцем на острых шпилях Святого Вита.



Бермудские острова
из дневника

(дата неразборчиво)
Куда же я дела этот корабль?

(дата неразборчиво)
Дорогой дневник!
В последнее время я стала совершенно рассеянной, забываю, куда кладу вещи и постоянно теряю очки. И еще корабли и самолеты стали пропадать чаще. Со мной такого не случалось уже лет сорок, может быть, стоит показаться врачу?

(дата неразборчиво, предположительно несколько дней спустя)
Здесь Артур, прячьте ром!

(два дня)
Артур уехал, оставив меня в смешанных чувствах. Он говорит, что-то странное творится Там. Какая-то повышенная активность, он в этих штуках разбирается лучше, хоть я и живу рядом с треугольником с самого рождения.
Мне кажется, он преувеличивает.

(следующий день)
На нас надвигается ураган.

(несколько дней спустя, почерк неразборчивый)
Только закончили разбирать завалы, общее число жертв по предварительным прогнозам около 1000 человек.

(позже, тем же днем)
Сегодня я так и не смогла уснуть. Перед рассветом забылась коротким сном, разбудило радио.
Говорят, будет еще один ураган.
Самолеты, отправленные за помощью, так и не вернулись.
Они говорят, треугольник вышел из-под контроля (как будто он когда-то под ним находился), мы потеряли связь со всеми судами, отправленными на Большую Землю.

(через неделю)
Наверное, это последняя запись, больше сил нет. Океан как будто с ума сошел, Треугольник фонит так, что у меня разрывает голову, мы отрезаны от мира, я даже не знаю, жив ли кто-то еще.
Если живы, прошу об одном - не забывайте про Бермуды и ее острова.



Марокко
«Жил однажды за океаном молодой красивый парень, чьи глаза были голубые, словно небо над Магрибом, но душа – сухая и бесплодная, как ветер пустыни. Прослышал он как-то, что скачет по миру газель с золотыми копытами, где ударит копытом – там бьёт фонтан золота чёрного, что дороже всех сокровищ Востока. Замыслил он поймать эту газель, да всё никак не удавалось, и тогда собрал он своё войско и пошёл войной на те страны, где били золотоносные фонтаны, и началась война великая. Обогатился юноша, в Белом дворце своём восседал правителем, горя не зная, а газель ведь живая, хоть и волшебная – в далёких краях прилегла она у ручья воды испить, да уснула вечным сном – и враз иссякли все фонтаны чудесные, и началась война пуще прежней. Целые страны в той войне гибли, океаны затапливали сушу, мор опустошал города, взрывы выжигали землю. А мудрые старики в Медине говорили, что газель с золотыми копытцами - только мираж, который видят лишь те, в чьих сердцах жажда богатства заслоняет все остальные желания. И эта жажда приводит к гибели».
Закончив свой рассказ, Хадижа склонилась над малышом, спящим у ее ног, провела рукой по волнистым волосам цвета воронова крыла. Потянувшись, марокканка нежно коснулась головы другого ребенка. Поднявшись с шелковых подушек, женщина обвела взглядом большую дворцовую залу. Все помещение было наполнено такими же лежащими мальчиками и девочками, которые только начинали жить.
- Спите сладко, дети мои. Да упокоит Аллах ваши души… - и Хадижа опустилась на свое место. Теперь ей оставалось ждать никого и смотреть в никуда.



Шотландия
Дорогой Артур!

Какого чертова хрена? Ты совсем разума лишился? Решил, что мне будет лень потратить последние пять минут свой жизни на то, чтобы высказать тебе все, что я думаю? Зря, очень зря.
Зачем, Артур? Зачем ты решил злить этого своего мальчишку, ты же видел, он не в себе, съехал с катушек, свихнулся, все, конец.
А сейчас что? Я скажу тебе - у меня осталось не так много времени, прежде чем мы все отправимся в Преисподнюю. А я не хочу умирать, Артур, мать твою, это тебе не терпится попасть на тот свет, к этому придурку, который жил через канал.
Я понимаю твою боль, но ты должен был подумать о нас, подумать о тех, кого обещался защищать, я сейчас не про себя. Мы же никуда не денемся с этих гребаных островов, мы как чертовы Хиросима с Нагасаки, повязаны одной судьбой.
Теперь уже почти посмертно.
Метроном отсчитывает секунды до тех пор, когда нас не станет.
Забудь. Я хотел порвать письмо, но уже не успею написать и отправить новое. Как бы там ни было, ты все еще мой младший брат, и я тебя почти ни в чем не виню. Теперь уже будет так, как будет, нечего и поздно что-то менять.
Просто знай: что бы там ни было, мы все еще семья.



Северная Корея
Прости меня, брат, прости, прости, прости. Я не хотела, правда не хотела, я пыталась их остановить, но они не слушали. Я не думала, что все зайдет так далеко.
Все, что мне остается сейчас - просить у тебя прощения, не надеясь на то, что я его получу.
Может быть, когда по мне нанесут ответный удар, я встречусь с тобой и смогу сказать лично.
А пока - прости, я готова повторять это раз за разом, жаль, что ты уже не услышишь.
Я никогда не хотела, чтобы все закончилось вот так.



Ямайка
Скоро все - мои песчаные пляжи, мои города, мои музыканты, мои прекрасные девушки и вершины Голубых гор - исчезнет с лица земли. Что же, братья-пираты, я всегда был одним из первых среди нас, что в плохом, что в хорошем, такова моя участь и нынче. Ухожу с легким сердцем, да и вы не грустите, просто выпейте крепкого ямайского рома в память обо мне.
Нам, детям Карибского моря, не о чем плакать, и не о чем жалеть.
И потом, там же Боб. Значит, будет весело!



ОАЭ
Имеющий глаза - да увидит. Уже давно все предвещало конец света, только мы смотрели в другую сторону. А нынче поздно что-то менять, время нельзя остановить, и не отсрочить нам стремительно приближающийся финал.
На все в мире воля Аллаха, но мы виноваты сами в том, что не уберегли то, что щедро даровал нам Всевышний, променяв счастье бытия на низменные удовольствия. Поздно молить о пощаде, поздно оббивать лбы на порогах опороченных мечетей, поздно менять то, к чему мы с упрямством ослов шли последние несколько столетий, сея порок и зло.
Остается только с достоинством встретить грядущую погибель и уповать на то, что тем, кто придет после нас, удастся сохранить то, что мы не смогли.



Ватикан
«Pater noster, qui es in caelis,
sanctificetur nomen tuum,
adveniat regnum tuum,
fiat voluntas tua,
sicut in caelo, et in terra.
Panem nostrum cotidianum da nobis hodie;
et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris;
et ne inducas nos in tentationem,
sed libe...



Бонусный арт
Йемен

Республика Ирландия

Сомали

Саудовская Аравия

@темы: Неканоны, будущее (3)

---

Будущее; команда стран Северной Европы.

[hetalia_fight]

Сумерки Богов

Название: Сумерки Богов
Автор: Команда Северной Европы
Бета: Команда Северной Европы + анонимный доброжелатель
Персонажи: Дания, Швеция, Норвегия, Исландия, Финляндия. Краткое упоминание прочих
Категория: легкий слеш
Размер: миди ( 5990 слов)
Жанр: агнст, экшн, психология, даркфик, ER.
Предупреждение: Смерть персонажей, лёгкий психодел
Рейтинг: R
Саммари: Когда люди восходят на трон, для Богов наступают сумерки.
Примечание: Для стран, не имеющих имен в каноне, команда выбрала следующие: Дания - Хольгер Фредериксен, Норвегия - Хетиль (Хелль) Торбьёрнсен, Исландия - Эспен Бьёрнсен.

Читать далее

Пролог

Боязнь апокалипсиса, так тревожащая людей, долго не переходила к странам. Сейчас уже никто не может сказать, откуда именно пошел страх исчезнуть, да и с датой сложно определиться. Век примерно двадцать пятый, когда объединение стран в огромные конгломераты, иногда покрывающие весь материк, достигло своего пика. После этого наступило затишье, границы больше не приходили в движение, союзы казались прочными, как никогда.
Именно в то время прошла первая волна паники по тем, кто называл себя воплощением своей страны. Они боялись исчезнуть - ведь, в конце концов, от их территорий остались только формальные имена, а люди, то, что составляло основу существования, перемешивались.
Но этого не произошло ни за два века, ни за три. Правда, никто не знал, сколько времени нужно стране, чтобы перестать быть страной, но большинство утешало себя тем, что ничего не изменится.
К двадцать девятому веку границы снова начали изменяться, а человечество четко разделилось на две категории, на знать и бедных. В каких-то странах это деление было особенно заметно, как, например, в Европе, где бедная часть населения голодала и не имела доступа ни в школы, ни к больницам. Где-то сохранился один, средний уровень жизни, где-то были одни бедняки... постепенно такое разделение вошло в норму и перестало вызывать удивление.
Держать свои земли становилось все трудней, а империи XXХ века наступали со всех сторон, ненавязчиво пожирая территории без особого сопротивления местного населения… Хотя, какого населения? Разбросанной суперэлиты с рабами? Именно те люди, волю всегда выражали страны, даже не считаясь с королями, умирали от голода и болезней. От этого пошатывалось не только здоровье, а страдал и рассудок. Некоторые блоки оставляли себя в таком статусе, как были когда-то страны в составе канувшего в Лету Евросоюза.
Такими были и страны Северной Европы.
Менее всех из Скандинавов изменения коснулись Норвегии. Люди бежали к нему, а не от него – норвежское общество тридцатого века вполне могло называться почти идеальным. В остальных же странах, так или иначе, было жить крайне проблематично.
Дания то и дело отбивался от Германии, который стянул под свое крыло практически всю Европу и покушался на Северную Африку. Так называемый «Четвертый демократический рейх» был одной из самых успешных из всех Империй нового времени. Да, народ вымирал от голода, но только там, где сама земля не благоволила к их жизни. В других же регионах было легче. Проблема была в том, что датчане оказались на перепутье: они не знали – защищать свою национальную идентичность и закрывать границу или идти в состав Рейха и, возможно, умирать от голода. Данию мучило предчувствие гражданской войны.
У Швеции было так же далеко не хорошо. Он был едва ли не в состоянии войны с русскими – Великая Славянская Империя под управлением России вела активную политику освоения заброшенных земель. Почти вымерший от продовольственного кризиса Китай с трудом держал оборону, а интересы России уже перекинулись и на Европу, где Германия постепенно сдавал свои позиции. Так же под удар напрямую попадал Финляндия, из-за которого Швеция не мог остаться в стороне.
Исландия был не нужен никому. Он вымирал. Точнее – вымирали люди. От голода, недостатка питьевой воды и болезней, которые сами усугубляли, не обращая внимания на первичные симптомы. Вливание новой крови, переселенцев, которых направляли для освоения земель, были не эффективны. Кое-как он еще держался за счет того, что Норвегия отдал ему небольшую часть своих северных земель.

Часть первая

Это сообщение на форуме выглядело странным. На этот адрес во всемирной паутине можно было попасть, только имея прямую ссылку, а для того, чтобы оставить сообщение, требовалось пройти три уровня идентификации и подтвердить, что визитер не является случайным человеком.
Один из старейших сохранившихся сайтов - тот, где страны могли связаться между собой.
И - неожиданно - созданная новая ветка обсуждения, в которой висит только одно сообщение, первое.
"Будьте внимательны! На Вас идет охота"
Это было такой явной глупостью, что Бервальд немедленно попытался удалить пост, однако форум не реагировал, как будто права администратора вдруг отключились.
Ни отредактировать, ни удалить он не мог. В конце концов Швеция выбросил это из головы на некоторое время, пока Тино не пожаловался ему, что уже некоторое время не может связаться ни с кем из старых друзей.
Это можно было объяснить и другими причинами, конечно, но справиться с тревогой уже не удалось.
Потому ночью, чувствуя себя немного не в своей тарелке от того, что приходилось прятаться от Тино, Бервальд отправил письмо по адресу, указанному неизвестным в профайле, требуя объяснений. Пришедший ответ содержал только файл с фотографией.
На первый взгляд ничего удивительного в ней не было, просто не очень удачное фото Эстонии. Чтобы догадаться, в чем дело, потребовалось некоторое время. Живой не смог бы принять такую позу, понял Бервальд в конце концов.
Он собственными глазами видел мертвое тело страны. Почему-то не возникло мыслей о том, что фотография может быть подделана - после того, как он заметил, что Эстония мертв, любые попытки мозга объявить фотографию подделкой не работали.
Швеция потянулся за телефоном. Все, что он сам мог сделать сейчас: предупредить других. Возможно, вместе получится что-то решить?

***

Осло было привычным местом для проведения совета. Во времена паранойи они собирались у Исландии, пользуясь его удаленным расположением, но постепенно желание тревожить уже тогда выглядевшего крайне слабым Эспена стало угасать. Норвегия же оставалась самой стабильной из скандинавских стран, поэтому ее хозяин сам предложил встречаться у него, как в старые добрые времена - сообщение Бервальда встряхнуло их всех, и от встречи не отказался никто - им понадобилось несколько часов, чтобы собраться в одном из небоскребов, занятых правительством Осло.
Но последний совет прошел уже около века назад, и сейчас было странно видеть друг друга. Норвегия, которому стоило бы начать - он не был сейчас председателем совета, но, все же, положение хозяина давало свои привилегии, не сразу смог выбрать манеру поведения. Может быть, стоило подождать еще немного, пока тому же Дании не надоест просто сидеть, и он потребует отчета? Или Швеция все же решит рассказать о своем открытии?
А с другой стороны - когда выпадет возможность побыть главным, еще через сотню лет?
Хетиль поднялся на ноги, наконец решившись.
- Рад, что мы все еще живы, - начал он, попытавшись пошутить, но юмор не был оценен. - Не хочу говорить много, к тому же я сам не совсем понимаю, что происходит, поэтому, думаю, слово стоит взять тому, кто нас сегодня собрал.
Швеция кивнул, вызвав изображение на сенсорном столе.
- Труп, - сразу констатировал Дания, даже не присматриваясь. - Мы собрались, чтобы посмотреть на труп? Спасибо, я их сегодня уже видел.
- Это Эстония, - тихо произнес Финляндия. - Я понимал, что что-то не так, но боялся в это поверить, - Тино поднял голову, теребя пальцами край сейчас отключенного планшета. - Я проверил все данные отправителя и провел анализ. Сообщение было отправлено из пограничной зоны между Рейхом и Данией - но это все, что можно сказать. Такое впечатление, что нам написал призрак. Это не нормально. И очень странно. Так же я не чувствую особо больше никого из соседей. Вас, еще некоторых... Но я не чувствую даже Людвига!
По бледности он мог посоревноваться с Исландией. Норвегия слышал, что у Финляндии были дружеские отношения с прибалтами. Больно, наверное, видеть друзей на посмертной фотографии.
От осознания становилось не по себе, и не одному Норвегии. Может быть, через некоторое время кто-то из них будет рассматривать такие же снимки, только уже с другими главным персонажами.
- Эй, Вайнамейнен, - несколько хрипло протянул Дания, выглядящий устало. – Я все понимаю, после мировых тебя достаточно потрепало и наоблучало, что ты у нас теперь радар заменяешь. Но твое чутье... Я не верю, что оно надежно! Немец не так давно мелькал в новостях. Единение бессмертной сущности страны с собственно страной, смотреть противно.
- Заткнись, - велел Норвегия, с трудом удержавшись от того, чтобы наступить Дании на ногу. - Раньше казалось невозможным, что кто-то из нас может умереть вот так... по-человечески, - Хетиль не выдержал и закрыл фотографию. По спине бежал холодный пот от смеси страха и отвращения, которые испытывал Норвегия. - Но... согласитесь, ни у одного из нас не возникло мысли о том, что это подделка. Я пытался немного проверить слухи... Выяснилось немного. Люди часто говорят о нас в последнее время. Иногда мелькают заметки о том, что бессмертные существа содержатся в каких-то лабораториях, но больше ничего конкретного.
- Ты хочешь сказать, кто-то похищает нас и ставит опыты? Это же бред! - Дания вскочил на ноги, немедленно оказавшись выше. - Людям не до того, Хелль! Вы просто далеко от Европы. Там готовится война. Люди собираются убивать друг друга - и когда они начнут, я утону в крови!
- Успокойся, - Норвегия поймал себя на желании подняться на цыпочки, но смог удержаться. Не время для ребячеств. - В Европе готова вспыхнуть гражданская война?
- Это могут быть не связанные события, - судя по всему, Финляндия пересказывал слова Бервальда, слишком отстраненно это звучало. Или же он еще не отошел от осознания чужой смерти. - Ясно одно, мы в опасности. Разве вы не чувствуете этого?
- Если у кого-то паранойя от неудачного соседства, не стоит делиться этим со всеми, - поморщился Дания, с размаху падая в кресло. - Вам что, проще поверить в какие-то несуществующие лаборатории, чем во вполне реальное кровопролитие? Слабаки.
- Тебя не волнует, что мы можем быть смертны? - теперь уже не выдержал Швеция. - Ты не похож на того, кто готов умереть.
- Никто не готов, - хмыкнул Дания. - Ладно, ты предупредил нас. Мы можем расходиться?
- Если ощущения Тино не ошибочны, то у нас достаточно поводов для волнения, - выждав небольшую паузу, снова заговорил Бервальд, не обратив внимания на Данию. – Я считаю, нам нужно быть предельно внимательными ко всему, к любым мелочам.
- Возможно, нам стоит держаться вместе, - впервые за вечер подал голос Исландия, раскашлялся и плотнее намотал шарф на шею. Видно было, что ему больно говорить. - Неизвестно, что за охота, а на пятерых напасть всегда сложнее, чем на одного.
- Ты прав, это будет разумно, - согласился Норвегия, тоже присаживаясь. - Что бы это ни было, нам стоит хотя бы накопить информацию. И давайте постараемся не покидать мой дом без крайней необходимости. Для связи с боссами можно использовать технологии.
- Если ты готов предоставить свое жилище... это будет лучшим вариантом, - подтвердил Швеция. - Голосуем.
Это было чистой формальностью - даже Дания, после недолгой внутренней борьбы, поднял руку, голосуя за временное объединение.

Часть вторая

Улицы родного города впервые показались зловещими. Урбанизация двадцатых веков надстроила над старым Осло еще два уровня, но Норвегия всегда чувствовал себя уютно на любом из них.
Но не сейчас.
Он не мог избавиться от ощущения слежки, хотя был совершенно уверен, что никто не смог бы поймать его после той бешеной карусели улиц, по которой Хетиль успел пробежаться. Он и сам временами терял ощущение ориентации в пространстве. Слишком давно не был так низко, не бродил, смешавшись с разномастной толпой, в надежде, что он все же выглядит ее частью.
Хотя у людей всегда было особое чутье - Хетиль знал, что долго вокруг него толпа не продержится, поспешит распасться в разные стороны, и ему приходилось лавировать, примыкая то к одной, то к другой группе людей, потом обгонять их в поисках нового прикрытия.
Норвегия старался не задумываться о том, выглядит ли это подозрительно.
Он почувствовал опасность спиной, когда люди вокруг вдруг ускорили шаг, и Норвегия, прежде чем спохватиться, на несколько секунд остался один. Человек в полицейской форме - совсем не норвежской форме - даже не скрывался. Он не делал попыток подойти к Норвегии, просто стоял и смотрел.
Как будто и не человек вовсе.
Хетиль с трудом смог победить желание побежать. Он медленно пошел, вперед, к этому странному полицейскому, надеясь этим хотя бы удивить, и, не дойдя буквально пары метров, сорвался в узкий проулок. Пробежать петляющей улочкой, перемахнуть через забор, оказавшись на большом пустыре - здесь было, где укрыться, но Хетиль понимал, что нельзя оставаться на месте. Главное для него - сбросить хвост и найти остальных. Норвегия обошел пустырь по периметру, прижимаясь к забору, снова перебрался через него. Чем дальше, тем глубже он забирался в историческую часть Стокгольма, еще немного - и окажется на нужной площади. Полицейских в странной форме видно не было, но Норвегия решил не рисковать и еще немного поплутать.
Возможно, если бы рядом были люди, он бы смог узнать об опасности, но его собственное чутье промолчало. Только звук выстрела заставил вздрогнуть, и пролетевший над плечом энергетический разряд оставил вмятину в ближайшем заборе. А у него - даже намека на оружие нет, и защиты никакой, единственная возможность уйти - бежать и не оглядываться, что Хетиль и сделал.
Новых выстрелов не последовало, и он надеялся, что ему все же удалось запутать снайпера, и собирался оглянуться, когда что-то врезалось в него и чуть не опрокинуло, Норвегия с трудом удержался на ногах, сжимая кулаки и изворачиваясь в чужих руках.
Не ударил только потому, что схвативший его заржал слишком уж знакомым голосом, а поверх его плеча было видно осевшее на землю тело.
- Скотина! - не сдержался Хетиль, отпихивая от себя чересчур воодушевленного Данию. - Это же не игра, опомнись наконец!
- Да ладно тебе, - Хольгер самодовольно улыбнулся, снимая кастет с пальцев. - В следующий раз позволю какому-то проходящему мимо гаду тебя застрелить, договорились, Хелль!
Он поднял руки в шутовском жесте, отлично подходящему к яркому наряду. Здесь, в старом городе, Дания выглядел чужеродно, но наверху наверняка терялся в толпе так же, как и Норвегия в своих винтажных джинсах и куртке.
- Ты меня скорее сам убьешь, - вздохнул Хетиль.
Не хотелось это признавать, но с Данией рядом было немного, но спокойнее.
Дальше они шли вместе. Зеленый сквер с фонтаном, один из многих, сейчас превратился в квадратную пустошь. От фонтана остался только ржавый каркас, из зелени - робко пробивающийся под треснувшей мраморной скамейкой кустик сорной травы. Впрочем, по нынешним меркам это было неплохим озеленением местности.
Пока Дания осматривал площадку, обходя его, Норвегия дошел до центра, заглянул в когда-то белую чашу фонтана. На дне лежало что-то, выбивающееся из общей картины - нахмурившийся Норвегия подцепил и вытянул на свет КПК с треснувшим экраном.
- Нашел что-то? - крикнул Дания, привлеченный его действиями.
Хетиль повертел гаджет в руках, попытался включить - он где-то видел похожий, но таких вот карманных компьютеров было великое множество, именно эта модель пользовалась особой популярность. Компьютер тренькнул, врубая заставку - извержение вулкана - но экран тут же погас. Впрочем, этого было более чем достаточно.
- Это вещь Эспена, - с уверенностью заключил Норвегия, чувствуя огромное желание немедленно что-то сделать.
У Исландии, как и у него, наверняка - никакого оружия, да и вообще с собой был только этот компьютер.
Самая легкая добыча из всех, и кто придумал разойтись по одному после того, как они получили письма с предложением "поучаствовать в исследованиях на благо народа Земли" и стало ясно, что если не уйти, то их просто поймают, как мышей, которые сами забрались в мышеловку?
- Если ты съешь себя изнутри, мы его быстрее не найдем, - Дания забрал у него компьютер, взвесил вещицу в ладони и убрал в карман. - Здесь опасно, нам нужно уходить.
Ничего не ответив, Хелль кивнул и развернулся в предполагаемом направлении движения. Он волновался за брата. Чувствовал, что с ним что-то не так, что его необходимо найти как можно скорее. Не паниковать получалось слабо. За своими мрачными мыслями норвежец даже не заметил, как Хольгер мягко приобнял его за плечи и повел к себе на квартиру.

***

- Мне не по себе. Я чувствую, что что-то не так, - тихонько бубнил Норвегия, пока Дания возился с замком, пытаясь попасть карточкой в тонкую прорезь. Когда ему это удалось, весь подъезд явно услышал его довольный вопль.
- Проходи, - Фредериксен выпрямился и толкнул двери, пропуская Торбьернсена внутрь.
Покачав головой - датчанин опять его не слышал и даже не пытался - он прошел в квартиру.
Ну как, квартирой это назвать было трудно. Комната. В Осло Дания бывал редко, так что это было самое то. Комната с диваном, уборная и балкон. Что еще надо для счастья? Дании – больше ничего. Разве что еще бутылка хорошего алкоголя и Хетиль под бок. Все это сегодня было у него в наличии.
- Располагайся! – стянув жилет и повесив его на старинное напольное зеркало у входа, довольно улыбнулся хозяин квартиры.
- Где? – скептически осмотрелся Норвегия. Из интерьера тут был только ковер на деревянном полу, диван, низенький столик, то самое зеркало и холодильник.
- Да хоть на мне! – потянувшись, Хольгер растянулся на софе. – Ну так как?
- Придурок! - фыркнул Норвегия.
- Хетиль… - обиженно нахмурился датчанин. - Я ж хороший.
- Заткнись, - цыкнул тот, отходя к окну.
Торбьернсен сильно волновался о брате. Эспен был болен, был очень слаб, а сейчас... если его схватили – это проблема. Помощи ждать больше неоткуда. Они в западне. Он мог верить только себе и Хольгеру.
Остаток дня они просидели в комнате, никуда не выходя и смотря друг на друга из разных углов. Когда уже начало темнеть, Дания решил, что пора бы уже хоть как-то начать двигаться и что-то делать, хоть выпить, но его заготовленную очень яркую и пафосную речь прервал звонок. Телефон Торбьернсена, лежащий на маленьком столике у дивана верещал неприятным электронным голосом, что его вызывает неопознанный абонент. Не долго думая, норвежец схватил гаджет, нажимая на экран и принимая вызов.
- Да? – взволнованно выдохнул он.
- Братик? – послышался хриплый голос Исландии. – Брат, ты где?
- Эспен! – не скрывая радости едва не вскрикну Норвегия. – Эспен! Ты в порядке? Где ты?
- Я в порядке! Только КПК потерял, пока от погони бегал… - как-то наигранно рассмеялся тот. – Я сейчас у фонтана в центре. Я заблудился. Можешь забрать меня?
- Да! Конечно! – тут же закивал Хелль, будто собеседник мог его видеть. – Я недалеко от тебя. Жди! Я и Хольгер сейчас будем!
Завершив вызов, Хетиль быстро засунул телефон в карман и обернулся к недовольно хмурящемуся Дании.
- Чего сидишь?! Ноги в руки и вперед!
До фонтана на втором уровне столицы они добрались быстро – всего пару кварталов от дома Дании. Вот только когда они были уже на месте, Хелль увидел совсем не то, что ожидал.
На бордюрчике фонтана сидел Исландия и очень гадко улыбался. За его спиной стояли каких-то два «шкафа» в черных костюмах.
- Эспен? – чуть сощурившись, начал было Торбьернсен.
- Я в порядке, как видишь, - фыркнул Исландия, а затем, плавно встав, подошел к брату, положив руки ему на плечи. – Все в порядке, братик. Все правда в порядке, - он легко коснулся губами его щеки. – Сейчас мы с тобой вместе и более ничего не важно…
- Эй! – вспылил было Дания, но его быстро скрутил один из охранников.
- Убить, - миролюбивым тоном скомандовал Бьернсен.
- Что!? – оттолкнув брата, Норвегия неверяще замотал головой. – Ты не можешь!
- Могу…- усмехнулся юноша. – Стреляй! - кивнул он одному из людей в черном.
- Нет! – Хетиль рванулся к Хольгеру, пытаясь выбить из рук охранника пистолет. Плечо обожгло болью – вместо энергии оружие было заряжено дротиком.
Заметив, что норвежца ранили, Фредериксен резко откинул голову назад, затылком явно сломав нос охраннику, тут же кинувшись к другу.
- Вы еще не поняли? – усмехнулся Эспен. – Братик только мой, а вот тебе, Дания, надо умереть. Иначе он ко мне никогда не придет.
- Ты психопат! – хорошенько ударив в лицо нападающего охранника, тот зло посмотрел на Исландию.
- Может быть. Но если останемся я и братик, то все будет хорошо.
- Что? – от весьма неприятной догадки Норвегия обмер.
- Да, я приказал убить тех двоих… - Бьернсен достал из-за пазухи два окровавленных перстня-печатки, которые носили Тино и Бервальд.
- Ты монстр! – крикнул Хелль и хотел было кинуться на него с кулаками, но был пойман за шиворот Данией.
- Бежим отсюда, пока они не повставали!
Не особо интересуясь мнением спутника, Хольгер перекинул его через плечо и постарался как можно скорее сбежать.
- Нам надо выпить… Нам точно надо выпить… - бормотал он. – Ну а пока нам надо свалить.

***

В какой-то момент опьянение перешло за ту черту, что ранее очень важные рамки и нормы попросту становились мелочными и незначительными. Хетиль даже не заметил, когда сам прижался к Дании, когда сам же и начал его целовать.
От осознания, что Бервальд и Тино убиты по приказу Эспена, да и сами они должны были быть помещены в клетку и отправлены в лабораторию с его благоволения, было безумно мерзко. А еще холодно.
Хелль чувствовал себя брошенным и одиноким. Ему хотелось тепла, хотелось согреться. А Хольгер рядом, он сам готов греть хоть всю жизнь, не требуя ничего взамен. Так почему бы и нет?
Сам же Фредериксен едва ли не боялся дышать, не желая нарушить такое сладостное мгновение. Дании казалось, что это пьяная галлюцинация и ни с кем он не целуется, но… когда этот самый глюк стянул с себя куртку и футболку, а затем потянулся к пуговицам его рубахи, сомнения как-то отошли на задний план.
- Хетиль… что ты делаешь? – взяв инициативу в свои руки, Хольгер уложил Норвегию спиной на пол, сжав запястья и заведя его руки за голову. Смотреть ему в глаза, не на тело, было совсем нелегко.
- Фредериксен, заткнись и не думай… просто не думай. Тебе это не удается, да и сейчас не нужно, - вздохнув и чуть прикрыв глаза, Торбьернсен закинул ноги ему на поясницу, не сильно прижимая к себе, но достаточно, чтобы датчанин почувствовал, что медлить не стоит.
Едва сдержавшись, чтобы не зарычать, Хольгер только крепче сжал запястья Норвегии. Он прекрасно понимал, что если сейчас сорвется, то ничего хорошего от этого не будет. Он пьян, он не может себя контролировать и никак не сможет задуматься хотя бы о том, что предмету обожания тоже должно быть приятно.
Понимая, что датчанин явно пока делать ничего не собирается и инициатива по-прежнему остается только у него, Хетиль, будучи и так в неудобной позе, чуть вытянул шею вперед, соприкасаясь с ним щекой, и прошептал:
- Не дай мне замерзнуть, если ты меня хоть немного любишь так, как раньше… Мне холодно, Хольгер…
Послав к чертям весь самоконтроль, Дания отпустил его руки и прижал к себе как можно крепче, губами же прикасаясь к шее Хелля.
- Ты мой, слышишь? Меня не волнует, какие там виды на тебя заимел твой долбанный братец, кто тебя еще страстно хочет и что там за отношения у тебя с кем из людей были… Просто ты мой…
Дании плевать, что его сейчас не слушают, а даже если и слышат, то не поймут. Хетиль пьян и, явно, уже вошел во вкус. Хольгер целовал его, стараясь быть как можно более нежным, но не мог сдерживать себя и, не без инициативы самого норвежца, поцелуи становились все более страстными и откровенными. Хольгер плавно спустился губами на шею Хетиля, прекрасно помня, что это едва ли не самое его чувствительное место. И он не ошибся – Хелль начал тихо и едва слышно стонать сквозь зубы, когда датчанин прошелся языком от подбородка до ямочки между ключиц, чуть прихватив кожу зубами. Он покрывал поцелуями его грудь, оставляя быстро краснеющие засосы.
Норвегия же до крови искусал губы, чтобы не стонать в голос. Ему безумно приятно, чувствовать снова так давно забытые ласки родного и близкого человека. Ему было хорошо. Вот только неприятно в нос бил запах крови, а прикосновения становились несколько грубыми, как и укусы – не рассчитывая силу, датчанин прокусывал кожу до крови.
- Хольгер… Хольгер… - пытаясь остановить любовника, Хетиль схватил его за плечи, но в ужасе отпрянул и поспешно постарался отодвинуться, в итоге врезавшись спиной в хлипкий столик и сбив с него бутылку с виски, которая попала в зеркало. Осколки со звоном попадали на пол.
- Нет… - испуганно прошептал Норвегия.
Вместо Фредериксена перед ним на полу сидел будто труп – полопавшаяся кожа, свисающая лоскутами, выгнившее мясо и пустые глазницы. Сконцентрировать на монстре внимание не получалось. Страх и отвращение полностью перекрыли все возможное логическое мышление, а когда нечто, ранее бывшее Данией, стало надвигаться на него, Хетилем овладел животный ужас. Он только сжал ладонью лежащий рядом большой осколок и начал отползать назад. «Дания» же с трудом полз за ним. Из пустых глазниц струйками текла кровь так, что создавалось впечатление, что монстр плачет.
- Не подходи… - вжавшись в стену, протянул испуганно Норвегия.
Чудовище же будто и не слышало его и крепко ухватило за ноги, подтягивая под себя. Испугавшись сильнее прежнего, норвежец всадил осколок в лоб монстру. Тот, как-то тихо и жалобно взвыв, дернулся и замер, придавив своим не малым весом ноги Хелля.
Столкнув с себя труп, Торбьернсен вскочил на ноги, едва не рухнув из-за сползших брюк. Труп существа, подозрительно напоминавшего Данию, лежал у его ног. В зеркале, половина которого так и осталась целой, отражалась совсем другая картина – на полу лежал сам Фредериксен, неверяще смотрящий перед собой. Из его глаз по щекам текли слезы.
Хетиль обмер. Он не знал, верить отражению или своим глазам? Видимо, пойло, которое нашел в своих закромах Хольгер, было не качественным и из тех напитков, что вызывали галлюцинации.
Он. Сам. Убил.
Зажав голову ладонями, норвежец рухнул на колени. Кричать не получалось, хотя хотелось. Очень хотелось завыть, как волку, которых раньше было много на его землях. Просто слезы текли по щекам.
Подняв с пола еще один осколок, Хелль перекрестился и резко вонзил осколок себе в грудь. Он знал, где находится сердце. Промашки не должно быть. Последнее, о чем он жалел, так это о том, что он не поцеловал Хольгера в последний раз.

***

Компьютерный мир был особым. Там Исландия, каким был слабым не было его тело, мог быть всемогущим. Его пальцы уверенно скользили сразу по нескольким сенсорным панелям, отдавая приказы суетящимся людям в белых халатах и спокойным людям в черных костюмах и полицейской форме, а те были послушны его воле.
Эспен улыбнулся, напевая себе под нос старую колыбельную, и отключил канал связи с людьми. Теперь его интересовали изображения с камер наблюдения. Их было много, почти в каждой палате. Исландия равнодушно пролистывал изображения, не обращая внимания на мелькающие знакомые лица, пока не нашел наконец того, кого искал.
Эспен затянул обрядовую свадебную песню, увеличивая передаваемую камерой картинку.
Лицо Норвегии было спокойным и даже умиротворенным.
Жаль, его нельзя было потрогать.

***

Бервальд путался в чужих городах. Он мог заблудиться в любом уголке вроде бы изученного уже Хельсинки, что уж говорить об Осло, где Швеция бывал только проездом и не очень часто. Карта не сильно помогала, да и пользоваться навигатором слишком часто он опасался, поэтому пришлось полагаться исключительно на свою память о том месте, где следовало встретиться с другими странами.
Швеция уверенно шагал по освещенным улицам второго уровня, выбирая момент, чтобы спуститься на третий. Со стороны было не заметить, но он с трудом удерживался от того, чтобы пуститься бегом - вперед его гнало ощущение грядущей беды.
Выйдя из лифта где-то неподалеку от нужной точки, Бервальд все же не сдержался и перешел на бег. Сердце билось как бешеное, только подгоняя его, и оклик со стороны Бервальд сразу не распознал, как обращение к нему.
Он резко затормозил и обернулся, пытаясь понять, кто его позвал и надеясь, что это был Тино. Однако вышедший навстречу человек был просто человеком.
- Добрый вечер, - сказал он с вежливой улыбкой, от которой повеяло скрытой угрозой. Швеция невольно отступил на шаг, оглядываясь по сторонам в поисках того, что можно было бы использовать как оружие.
Вон та стальная труба, наполовину вкопанная в землю - если бы получилось ее вытащить...
Бервальд не стал отвечать человеку, делая небольшой шаг по направлению к возможному оружию.
- Вам стоит подумать о том, чтобы согласиться на наше предложение, - человека, казалось, это совершенно не волнует. Он просто стоял, проводив Бервальда взглядом. - Иначе вы пожалеете об этом.
Швеция положил ладонь на холодное железо, потянул на себя - к его удивлению, труба легко оказалась в ладони, придавая уверенности.
- Меня не интересует, - наконец ответил он, рискнув пройти мимо человека дальше по проулку. Тот снова проследил за Бервальдом глазами, но не сделал попытки остановить его.
Швеция добрался до сквера за несколько минут. На первый взгляд на площадке было пусто, только потом он заметил движение за фонтаном и поспешил туда. Открывшееся зрелище выбило воздух из легких - никогда в жизни Бервальд не хотел увидеть распростертого на земле в луже крови Тино.
Он бросился к Финляндии, падая на колени, осторожно подхватил его под спину и затылок, поднимая легкую голову - волосы были все мокрые от крови.
Позвать даже не решался, как и пульс проверить, собственные руки дрожали.
Тино на его руках вздрогнул, открыл глаза - Швеция не поверил своему счастью, жадно всмотрелся в родное лицо.
- Ис... - прошептал Финляндия, и на его губах запузырилась кровь.
Бервальд рискнул прикоснуться к его шее. Пульса не было.
Почему-то в сердце Швеции поселилась уверенность, что это тот человек, который предлагал ему контракт, убил Тино - раз они могут убивать страны, эти проклятые люди!. Бережно опустив тело Финляндии на землю, он скользкими от крови пальцами схватил трубу и бросился обратно, не разбирая дороги.
Перед глазами темнело от застилающих сознание ярости и боли.

Резкая боль в руке заставила его застонать и медленно открыть глаза. Перед ними оказался потолок. Бервальд не мог вспомнить, как он оказался в помещении - он бежал по улицам Осло, готовый убить любого, кто стоит на его пути, он видел трупы Дании и Норвегии...
Бервальд поморщился и попытался сесть, но обнаружил, что лежит на кушетке, пристегнутый широкими ремнями. С одним из них как раз возился Финляндия.
Швеция некоторое время рассматривал его сосредоточенное лицо, незнакомую одежду, чем-то напоминающую военную форму, попытался позвать Тино, но из горла вырвался только хриплый стон.
Впрочем, этого хватило. Финляндия вскинул голову и всмотрелся в его лицо.
- Все в порядке, я жив, - уверенно сказал он и улыбнулся, возвращаясь к ремню.
Говорить Бервальд боялся, тронуть Тино - тоже. А вдруг тот рассыплется? Швеция вытащил из своего тела все лишние трубки, присел на край кушетки, ступнями коснувшись ледяного железного пола.
Сомневаться не приходилось, он в лаборатории, только как здесь оказался?
Швеция прижал Финляндию к себе, убеждаясь, что тот настоящий и живой, зажмурился, снова вспомнив ту боль, которую испытал при виде его тела. Было еще что-то, что не давало Бервальду покоя - и когда в комнату заглянул Исландия в той же форме, что и Тино, Бервальд понял, что именно.
Он видел, как Эспен распоряжался людьми. Теми самыми, в костюмах, предполагаемыми убийцами...
Не заботясь тем, что он еще нетвердо стоит на ногах, Бервальд, отодвинув Тино к себе за спину, добрался до Исландии и взял его за грудки, поднимая в воздух.
- Ты, скотина! - прорычал он, тряхнув Эспена. - Как ты... как ты посмел?
Исландия поморщился от боли - видимо, ударился затылком о стену, но промолчал.
- Он ни в чем не виноват, Бервальд, пожалуйста! - затараторил Тино, повиснув на спине, и от его тепла рядом Бервальда немного отпустило. Он разжал кулаки, резко развернулся и сгреб Финляндию в объятиях, ощупывая его, чтобы проверить, все ли в порядке.
Все еще не верилось, что Тино живой - казалось бы, только что сжимал в руках его безжизненное тело.
Исландия тихо поднялся на ноги, поправляя куртку. Ему, казалось, безразлично то, что происходит.
- Идемте, тут есть еще кто-то, кого нужно вытащить.
Он вышел, не дожидаясь ни Финляндию, ни Швецию.
Тино виновато засопел - ему явно хотелось идти следом - но сам, угадав желание Бервальда, поцеловал его.
- Никогда в жизни больше не смей уходить один, - заявил он, напоследок не слабо ударив Швецию в грудь.
Ничего не оставалось, кроме как пообещать.

***

Смерть оказалась... странной.
Ныла грудная клетка, Хетиль невольно попытался дотронуться до нее и обнаружил, что не может пошевелиться.
"Ну да, я же мертв", - напомнил он себе, медленно открывая глаза.
- Хелль! – услышал он взволнованный голос Исландии где-то в темноте над собой. - Ну, дыши!
Последовал удар в грудь, Норвегия распахнул ресницы еще шире и со свистом втянул воздух. Он не вполне понимал, что происходит, воспоминания обрывались тем моментом, когда он всаживал себе в сердце осколок зеркала.
Исландия пробормотал что-то, всхлипнув, и Хетиль почувствовал тяжесть, опустившуюся на его грудь.
Он с трудом смог поднять голову, начиная чувствовать холод от той поверхности, на которой лежал, наткнулся взглядом на беззвучно рыдающего Эспена.
Тот улыбнулся сквозь слезы, поднялся, пошатнувшись - но стоило признать, что выглядел Исландия много лучше, чем когда они расставались в Осло.
- Сейчас сниму это все, подожди, - попросил Эспен, вытирая слезы, завозился с чем-то. Скосивший взгляд Норвегия увидел наконец ремни, надежно удерживающие его в одной позе.
Он позволил себе ни о чем не думать - сознание все еще с трудом ворочалось, его как будто окутал туман - дожидаясь, когда Исландия справится с ремнями и капельницами. Беспокойство на душе можно было списать на то, что Хетиль совершенно не понимал, как он оказался в подобном месте, и не совсем помнил, что случилось до того, как он открыл глаза.
Его состояние было похоже на похмелье. Мысль об этом вызвала цепочку ассоциаций - выпивка, предательство, Дания...
Дания.
Запаниковать Хетилю не позволили глухой стон и ругань, неожиданно раздавшиеся из той части комнаты, которую он не видел.
Он смог приняться сидячее положение и обернуться, справляясь с болью в затекших от долгого неподвижного состояния конечностях.
Опутанный проводами - больше, чем у самого Норвегии - но, несомненно, живой Дания выражал недовольство всей этой жизнью, которую он в гробу видел.
Ругаться он не перестал и уже будучи освобожденным, переворачивая обе койки и разбивая все оборудование, которое только можно было разбить. После вспышки ярости Дания будто проснулся еще раз и нашел взглядом Норвегию.
- Ты меня убил! - возмущенно заявил Хольгер, бросаясь к нему и обнимая Хетиля так, что тот снова забыл, как дышать. - Но, слушай, это реально был самый лучший из моих эротических снов.
От шепота на ухо по коже пробежали мурашки, Норвегия покраснел и поступил так, как и обычно - отпихнул Данию от себя.
Тот все равно выглядел до безумия довольным, как будто и не крушил несколько минут назад эту комнату.
Снова безучастный Исландия присел на перевернутую койку. Хетиль решился и подошел к нему, уселся рядом, собираясь хоть что-то сказать, но в этот момент до их палаты доковылял Швеция, опирающийся на плечо Тино.
- Все в сборе, - хмыкнул Дания, севший прямо на пол. - Что происходит?
- Я захватил лабораторию, - спокойно отозвался Исландия.
На удивление, в его голосе слышались нотки самодовольства.
- Когда мы пришли к тому фонтану в Осло, там никого не было, - Тино помог Швеции присесть на вторую койку, остался стоять рядом, держа Бервальда за руку. - Но мы поздно туда добрались, уже была ночь.
- Это, скорее всего, нас и спасло от вашей участи, - продолжил Исландия. Ему хотелось больше рассказывать о захвате лаборатории, но стоило вернуться к началу истории. - Финляндия нашел камеру уличного наблюдения, мы нашли записи и смогли увидеть, как вас притаскивают и грузят в планер.
Они рассказали о том, как еще раз написали призначному информатору, на этот раз получив от него вполне развернутый ответ с предложением встречи и ее предполагаемым местом. Под видом обычных людей добрались до границ Дании - мало кто обращал внимания на двух похожих подростков, а людей из лабораторий они уже не интересовали в качестве материала.
Таинственным информатором оказался Пруссия - наглый, энергичный и изображающий из себя пропавшего брата. Слишком живучий, чтобы дать заисследовать себя до смерти, Гилберт смог удрать из рук ученых, вооружившись необходимыми знаниями. Например, о том, что людям захотелось "уподобиться богам", стать бессмертными, выяснив, что не дает умирать странам. Ученым даже удалось выделить этот особый ген, но, к сожалению, у них закончились материалы для опытов, эксперименты пришлось начинать едва ли не с чистого листа...
Именно это позволило попавшим в лаборатории "свежим кроликам" прожить так долго. Над ними еще не ставили эксперименты, пока их только изучали.
- Над Данией собирались, но Ис все отменил, когда взломал систему управления, - сообщил Тино. Эспен скривился так, будто ему пришлось сгрызть лимон.
- Возможно, в этой лаборатории находится и Людвиг, поэтому мы получили военную поддежку Рейха, - продолжил он. - Не так уж и плохо, учитывая то, что у них там теперь война.
- Гил - чертов подстрекатель, - хмыкнул Дания. - Так понимаю, он же ее сам и подготовил, эту войну, чтобы под шумок можно было уничтожить это вот миленькое местечко, вытащив своего братца? И почему "возможно"?
- Так странно слышать от тебя разумные вещи, - спокойно ответил Исландия, никак не выдавая то, что говорит несерьезно. - Боюсь, они успели провести опыты. У тебя завелся мозг. Лабораторий больше, чем одна. Эта, кстати, выросла под самым твоим носом. Мы на твоей земле.
Хольгер отмахнулся от него, но все-таки притих, переваривая новую информацию.
- Что дальше? - хрипловато спросил Бервальд, поморщился и откашлялся. - Тут же еще другие, так? Нужно их вытащить. Не доверяю людям. Вы тут вдвоем?
- Да. Мы разделились перед штурмом, - кивнул Тино. - У нас есть план палат-камер. И оружие. Немного.
- Я бы предпочел нормалью одежду, - проворчал Дания, поднимаясь на ноги. - Великий отряд спасения, ха!
- В этом здании больше никого нет, только вы были. Нам нужно перейти в другое, - Исландия взмахнул планшетом, на котором виднелась карта. - И вам нужна одежда. Пойдемте, ограбим ученых.

Встретившее их на улице закатное солнце пылало ярко-красным - цвет очень подходил к слышным издалека выстрелам.

@темы: Северная Европа, будущее (3)

---

Будущее; команда стран Центральной Европы.

[hetalia_fight]

Арт

Фик

Уйти от прошлого

Обзорная площадка ковчега «Золото Рейна» была почти пуста. Еще недавно, сразу после отлета, здесь обычно толпился народ: переселенцы хотели, пусть символически, бросить последний взгляд на покидаемую родную планету, помахать ей рукой. Но за неделю эта сентиментальность всем наскучила. Ведь для того они и отправились в полет, чтобы оставить позади старушку-Землю с ее мучительной историей, былой дикостью и варварством. Колонисты построят свой мир, не проходя через все эти ужасы.
Единственная посетительница – статная светловолосая женщина прогуливалась по площадке неспешным хозяйским шагом. Ее мундир свидетельствовал, что она является старшим штурманом ковчега, а нашивка на груди уточняла, что вы общаетесь с Эржбетой Хедервари.
- Эржи! Вот ты где! А я тебя по всему кораблю ищу, - сержает Вооруженных сил будущей колонии Гилберт Байльшмидт, давний спарринг-партнер Эржбеты (знали бы переселенцы, насколько давний!) лихо подлетел к ней, - Пошли в зал «Альфа», там зрелище!
- Опять твои подрались? - хмыкнула Эржбета.
-Моих не трожь! Хорошие парни, верные и верующие.
Официальной религии у будущей колонии не было, но и вводить обязательный атеизм никто не пытался. Так что Гилберт, которого некогда звали Тевтонским Орденом, старательно просвещал своих бойцов насчет христианства. И вел бесконечные диспуты с представителями других конфессий. Иногда дискутирующие стороны оказывались в медпункте, но героически молчали о причине травм, отделываясь расплывчатым «Особая тренировка».
- Пошли, там звезда салона концерт дает. Поярче этих будет, - Байльшмидт, ухмыльнувшись, кивнул на сияющие светила, но тут же посерьезнел, - Или все еще тоскуешь?
- Нет, - Хедервари уже шла по коридору, даже не оглядываясь на собеседника. И так ясно, что не отстанет. Кочевница Эржи переносила разлуку с Землей намного легче, чем ее… сородичи. Захотим – вернемся, не проблема.
Зал «Альфа» считался самым утонченным местом на корабле. Местная публика удивленно глянула на двоих в форме и тотчас выкинула их из головы. Глупо тратить внимание на каких-то служак, когда идет интеллигентный спор.
- Так значит, вы отрицаете, что колония сможет уйти от печального земного прошлого? Но позвольте, я назову вам страницы истории, заставляющие шевелиться волосы. И вы считаете, что мы должны бережно хранить весь этот ужас? Может, еще и повторить его?! - профессор Зигмунд Смит всплеснул руками.
- Я считаю, что забывать историю – это непростительная ошибка, - прозвучал мелодичный голос его оппонента, маэстро Родериха Эдельштайна, - Вы делаете колонию космическими сиротами, отрицаю родство с Землей. Подумайте, даже этот корабль назван в честь земной оперы. Я могу рассказать историю имени и фамилии многих из присутствующих… увы, не всех, толковать восточные не возьмусь, африканские – тоже. По вашей логике, мы должны отвергнуть и это и сочинить новый язык, новые имена?
- Послушайте, маэстро, не горячитесь. Конечно же, мы – дети Земли, мы взяли ее культуру. Но зачем нам будет нужна старая история со страшными ошибками прошлого? Мы по-новому назовем наши города, мы не будем возрождать земные государства, так зачем учить перипетии их жизни? Они в большинстве своем омерзительны.
Побледневший маэстро на глазах удивленной публики бросился к роялю. Слушатели молча внимали этюду Шопена. Доиграв, Эдельштайн поднялся и негромко, но отчетливо произнес:
- Чтобы наша чистая и прекрасная колония не повторила тех самых омерзительных вещей. Вы поймите, это не просто ужасы, которые творили некие абстрактные люди, это все в вас. Кровь прошлого и героизм прошлого, дикость и величие ваших предков – все это есть в вас, - музыкант обвел рукой зал.
Воцарилась тишина. Разве что в углу, где стояла уже знакомая парочка в форме, раздавался нервный шепот:
- Да что же он творит?! Он нас выдаст, а ведь у нас нет никакого права здесь находиться, - Ваш Цвингли негромко выругался. Его ждала такая прекрасная новая жизнь с полным нейтралитетом ввиду отсутствия на планете других государств (официально), с хорошей должностью в министерстве финансов. И вдруг лишиться всего этого из-за чьего-то длинного языка.
- Тише, на тебя уже оглядываются, - одернула его Эржбета и одними губами добавила, - Не беспокойся, капитан знает.
Цвингли поперхнулся на полуслове. Гилберт неожиданно сказал:
- А знаете, мы на две пятых в раю.
- Это почему?
- Ну как, банкиры – швейцарцы, а механики – немцы. Привет, брат.
Стоявший у входа в салон, но предусмотрительно не заходивший туда (комбинезона среди роскошных костюмов посетители бы точно не оценили) Людвиг кивнул.
- Мы вообще-то договаривались встретиться. Но почему-то в назначенное время пришла только Элис.
- Брат просто… несколько занят, - пояснила хорошенькая девушка в форме медсестры, - Гилберт, могу обрадовать – Ахмед через три дня вернется в строй.
- Ура! - без главного теологического оппонента жизнь становится такой пресной, - Зап… тьфу, Людвиг, да не кипятись! Сейчас звезда дозвездит, и пойдем.
Родерих действительно уже шел к ним – тонкие нервы не выдерживали долгих споров. Ничего, может, профессор и так задумается. Господи, какое неприкрытое варварство, варварство XXIII века – подобное отношение к истории!
Стоило им всем выйти из зала, как Цвингли накинулся на родню с расспросами:
- Что значит «капитан знает»? Откуда? Вы с ума сошли!
- Он это изначально знал, - Людвиг поморщился, - я же не мог солгать своему начальству. Но я решил, что имеет смысл проинформировать не всю цепочку командования, а только капитана.
- И на том спасибо, - Ваш чуть не прыгал, - Надеюсь, он не поверил?!
- Он обрадовался.
- Чему???!
- Он, в отличие от здешних балаболов, человек умный и видит дальше, - холодно произнесла Эржбета, - Жизнь колонии не будет радужной. Поэтому мы с нашим опытом – ценность. И чем больше таких краснобаев разливаются соловьями, что история им не нужна, тем большей ценностью мы становимся.
Цвингли растерянно окинул присутствующих взглядом. Ценностью он готов был признать сестру, себя и с некоторыми оговорками Родериха. Что братья-немцы, что все больше возвращающаяся к прежнему, кочевому и воинственному облику Эржбета тянули, в лучшем случае, на ноль в этом балансе, в худшем, на жирный минус.
- Людвиг – невероятное умение работать. К тому же, он видел, как вполне цивилизованные люди становятся теми еще варварами, и сумеет отследить проявление тех же проблем в колонии. Родерих – искусство и культура. Элис – Красный крест, один из величайших символов милосердия, рожденный на той самой старой страшной Земле.
Вообще-то организация была детищем Ваша Цвингли, но в довольно скором времени он передоверил сестре дела гуманизма, занимаясь делами денег и нейтралитета. Хедервари продолжала:
- Ваш – способность держать нейтралитет колонии тоже пригодиться. Равно как и налаженная финансовая система. Я сама – кочевая душа, никаких проблем с новым местом жительства. И Гилберт – умение выживать, при этом сохраняя себя.
Тевтонский орден – Пруссия – ГДР молча кивнул.
- И вот все это, слышите, все это, - Родерих чуть не всхлипывал, - они готовы выбросить, как ненужный хлам? Как?!
- Готовы-то готовы, - на плечо музыканта легла тяжелая рука бывшего рыцаря, - Только куда они от нас денутся?!

@темы: Центральная Европа, будущее (3)

---

Будущее; команда Восточной Европы.

[hetalia_fight]

Один маленький шаг для человечества, но огромный прыжок для Восточной Европы.

@темы: будущее (3), Восточная Европа

---

Будущее; команда славян.

[hetalia_fight]

Название: За стенами лабораторий
Автор: команда славян
Персонажи: Иван, Наталья, Ольга
Рейтинг: PG
Жанры: ангст, АУ, фантастика
Предупреждения: ООС
Дисклаймер: Химаруя
Саммари: Воображение не всегда рисует радужные события, когда мы говорим о будущем. Что может происходить в наших лабораториях? Разумеется, не то, о чем положено знать простым людям.

– Получилось, Ванечка?
Наташа прибежала сразу, как услышала шум. Никакие стены не могли остановить ее, она услышала звук небольшого взрыва, хоть и находилась на порядочном расстоянии от основной лаборатории своего брата. Девушка остановилась, не дойдя до Брагинского несколько шагов, и заметила рассыпанные по полу осколки и разбитую сферу за спиной ученого, стоящего посреди помещения.
– Нет, – тяжело вздохнул Иван, отряхивая почерневший рукав халата. Очередная неудача. Это стало уже чем-то столь привычным, что не вызывало и отголоска печали. – Позови ассистентов, пусть все уберут.
Арловская кивнула и поспешно скрылась за дверями. Брагинский повернулся к сфере, из которой продолжала течь полупрозрачная жидкость, переливающаяся синим цветом. Иван медленно поднял один из осколков и, прикрыв глаза, вонзил его в существо, неподвижно лежавшее перед ним. Брызнула синяя кровь и каплями разлетелась по всей лаборатории, оставляя пятна на стенах, на потолке, на халате Ивана и его лице.
– Ванюша, – дверь открылась, и в помещение вошла Ольга. За ней явилось еще несколько сотрудников, ряд которых замыкала молчаливая Наталья. Брагинский покачал головой и быстро покинул лабораторию, предоставив все остальное своим помощникам. Арловская не спешила следовать за ним. Вместо этого она медленно подошла к разбитому оборудованию и окинула останки существа безразличным взглядом. Вытащив осколок, девушка откинула его в сторону.
– Справитесь сами?
– Конечно, Наташ! Можешь идти, – мягко улыбнулась Ольга. Арловская кивнула, после чего плавно проскользнула за дверь. Пока Ваня не ушел в закрытую часть здания, его еще можно было догнать.

***

– Что это было, Вань? – шепотом спрашивает девушка, подойдя к брату ближе.
– Не знаю, Наташ. Пока мы можем лишь продолжать, – Брагинский мягко улыбнулся, глядя на свою сестру. – Ты не уйдешь?
– Я останусь с тобой.
– А Оля?
– Ей нет смысла уходить.
– Я очень рад это слышать.
– Ванюша, а когда все закончится, мы с тобой…
– Нет. Прости, Наташа, – взгляд Брагинского становится иным. Более жестоким. Иван разворачивается и уходит, быстро шагая по коридору, направляясь в закрытый корпус.
– Ты очень изменился, Ванечка… – в глазах Наташи появляется грусть. Но Арловская не позволяет себе слабости и не смотрит вслед дорогому брату. Она молча уходит.

***
Лаборатория Натальи совсем не похожа на то помещение, в котором работал Иван. Она гораздо меньше, а большая часть оборудования просто отсутствует. Сквозь узкий проход между двумя белыми шкафами почти невозможно протиснуться, но Наталья всегда преодолевает путь без особых усилий. Оказавшись за своим столом, девушка чувствует себя куда увереннее, хотя стены все равно продолжают незримо давить на нее. И с каждым днем, проведенным в этом здании где-то в глубине страны, остатки человеческих эмоций постепенно растворяются в соляных растворах. Но приходилось терпеть и не такое, а потому Арловская продолжает думать лишь об одном: все это она делает лишь ради Вани. Из всех чувств осталась лишь любовь к нему… И еще – привязанность к старшей сестре. И Наталья снова и снова холодно смотрела на то, что создавала в этих стенах. Ей и раньше ничего не стоило убить ради брата, сейчас же это даже вошло в привычку. Любимый нож уже давно покоился на полке, его заменили провода, кнопки и светящиеся экраны. Оказалось, и это действовало ничуть не хуже.
На втором столе в прозрачных стеклянных клетках находились животные. Казалось, она понимали, что им предстоит, а потому выражали лишь смирение. Но сегодня Наталья не собиралась пользоваться их помощью.
Перед девушкой стоял небольшой прибор. Именно он и был выбран для сегодняшнего опыта.
Красный провод. Синий. Подключить. На лице Наташи появилась хищная ухмылка. Работа полностью преображала девушку, и Арловская совершала необходимые действия, уже не проворачивая в уме сложных схем и не производя расчетов: все уже происходило автоматически. И зачем иностранным государствам так необходимо было заниматься разработкой систем усовершенствования искусственного разума? Человеческий мозг превзойти им все равно не удастся. Невозможно создать программу, способную доверять интуиции и не пользующуюся различного рода алгоритмами, необходимыми Наталье лишь на первых порах, пока все не было отработано.
Желтый провод. Колесо в приборе повернулось на сорок пять градусов. Арловская взяла одну из пробирок, стоящих рядом в держателе, и осторожно перелила содержимое внутрь одной из колб, находящихся в приборе. Включить. Колесо завертелось, но очень быстро остановилось. Наталья нахмурилась и, вынув колбу, напряженно вгляделась в ее содержимое.
– Неверный состав. Снова, – негромко произнесла девушка, после чего отставила колбу в сторону и взяла другую пробирку в руки. – Не волнуйся, Ванечка. Я смогу создать то, что поможет тебе.

***

Ольга дождалась, пока молодые ассистенты закончат с уборкой, и поспешила выпроводить их из лаборатории. Уборщики не допускались в эту часть здания, а потому разбираться приходилось самостоятельно. Ольге казалось, что так даже лучше, ведь исправлять ошибки ученых порой могут только сами ученые. И это был как раз такой случай: то, что находилось в сфере до того, как она взорвалась, и служило контейнером для пробы Создания, могло оказаться очень опасным для жизни. Сейчас Оля очень переживала от того, что боялась за брата, который был слишком спокоен, вытирая с лица остатки неизвестной жидкости. Украинка торопилась покинуть лабораторию. Не потому, что боялась самого помещения, нет. Куда больше ее страшило то, что она могла совершить ошибку при попытке воспользоваться одним из многочисленных приборов, о предназначении большинства которых она не имела ни малейшего понятия, да и Наталья тоже. Несколько стеклянных шкафчиков, заставленных банками с плавающими в них всевозможными веществами, закрытый «сейф», огромный бак, к которому по трубе текла энергия для работы, небольшие приборы с множеством присоединенных проводов… Посередине лаборатории и находилась сфера, сейчас напоминающая разбитую елочную игрушку. Жидкость полностью вытекла из нее и была вытерта с пола. От того, что находилось в ней, ассистенты постарались избавиться в первую очередь.
Оля не знала, что пытается сделать Иван. Но она твердо знала, что все равно будет помогать ему, как и Наташа. Несмотря ни на что, они ведь остались втроем и потому решили держаться друг за друга до конца.

***

В закрытом корпусе всегда царила тишина. Он запирался на ключ, но даже без него вряд ли бы хоть кто-то из сотрудников решился бы туда зайти – Ивана не боялись лишь его сестры, но и им было запрещено появляться там. Поэтому никто не знал, какие тайны он может скрывать.
Проходя мимо одной из дверей, Брагинский мельком кинул взгляд на небольшой экран, сообщающий дату и время. Поздний вечер апреля две тысячи сорок девятого года. Казалось бы, столько лет прошло с момента получения задания, а пролетело все так быстро. И Наташа повзрослела на глазах – Иван и Ольга помнили ее еще совсем малышкой, пусть даже и взрослой не по годам, и совершенно случайно пропустили тот момент, когда начали относиться к ней как к ровеснице. В условиях замкнутого помещения границы между младшими и старшими совсем стираются, и далеко не все осведомлены о возрасте своих коллег, считая это совершенно бесполезным знанием.
Дверь плавно отъехала в сторону, впуская Ивана в темноту главной лаборатории, которую он посещал крайне редко. Но сейчас ему было необходимо проверить записи, поступившие от правительства несколько лет назад. Те самые записи, которые и были основой тогда еще только предстоящего задания.
«Быть может, ошибку допустил не я, а она была с самого начала…» – эта мысль уже не раз приходила в голову Ивану, и он уже готов был смириться с правдой, какой бы она не была. Но что сказать Наталье и Ольге, если все их усилия действительно были бесполезными? Сестры не задавали ненужных вопросов, просто согласившись пойти за ним и выполнить задание, предназначенное ему. Вместе.
Брагинский, подойдя к шкафу, достал с верхней полки порядком потрепанную папку с бумагами. Становится даже смешно – этим уже никто давно не пользуется, да и деревянные шкафы были бы редкостью даже для немногих оставшихся музеев. Об этом стоило бы пожалеть, но для лишних эмоций не было времени. Никто не давал выходных, не давал отпусков: работа не терпела перерывов.
«Страница первая. Цели исследования».
Уже выучено наизусть.
«Задача первая…»
Ни к чему.
«Задача вторая…»
Тоже лишнее. Страницы продолжают отлетать в сторону.
«Итог исследования…»
Так, а вот это уже то, что нужно. Надо прочитать еще раз.
«Как и говорилось ранее, целью описанных опытов, необходимых для поддержания баланса научного развития в мире ради самого мира…»
Боже мой, какая неприкрытая ложь.
«…являлось создание абсолютного разума, способного существовать в созданном для него контейнере, представляющем из себя часть живой материи…»
В живом теле, так?
«…и ради этого могут быть использованы любые ресурсы…»
Тогда это действительно могло показаться необходимым.
«Срок выполнения поставленных задач – не более десяти лет».
Сколько прошло уже? Иван на мгновение задумался. Кажется, около шести лет… Да, точно: в тот день Наташе исполнилось шестнадцать. И скоро ей исполнится двадцать два года.
Не так уж и много. Брагинскому даже стало интересно: как сильно изменился мир за то время, что они его не видели? До того, как их семья оказалась запертой в этой огромной единой исследовательской лаборатории, которую сам Иван начал считать лишь заводом для убийств, человечество продолжало идти вперед огромными шагами. Еще быстрее, чем в самом начале двадцать первого века. Что уж говорить про предыдущие столетия…
Иван мягко улыбнулся, неосторожно разрывая последний листок. Эта макулатура все равно уже никому не нужна. Лишь будет напоминать о том, как по-другому могла сложиться судьба тех, кто имел неосторожность сделать выбор в пользу других.
Казалось бы, все? Но нет, Иван ищет не это. И, словно подчинившись его желанию, из папки вылетает последний листок.
«В случае провала лаборатория будет уничтожена…»
Уничтожена? Брагинский точно помнил, что в договоре это не оговаривалось. Кроме того, в последующих строках нет ни слова об эвакуации ученых. Значит, все будет просто стерто с лица земли?
«В случае успеха исследования перейдут к вооруженным силам…»
Новая война? Как глупо.
«Ход исследования…»
Цели, задачи и способы заняли немалое количество бумаги. А само исследование – жалкий листок. Даже смешно. Если верить тому, что в нем написано, они выполнили план на восемьдесят пять процентов. Но полученные результаты сильно отличались от ожидаемых. Значит…
– Ошибка действительно была в самом начале.
Ваня резко поднялся на ноги.
– Не прячься.
– Да, брат.
– Знал ведь, что закрытая дверь никогда не была для тебя преградой…
Выражение лица Натальи остается прежним.
– Это правда? – она и так знает ответ. Но ей необходимо услышать подтверждение брата.
– Да.
– Ванюша… – девушка падает на колени и опускает голову. Брат спешит поднять ее на ноги. Наталья цепляется за него, как за единственное спасение, а внешне по-прежнему не проявляет эмоций. Но Иван все равно знает, что сейчас творится в ее душе. И знает, как она будет корить себя за единственную секунду слабости. Это случилось не потому, что она испугалась, нет. Лишь от жалости к брату. Но он сам считал, что не заслуживает ее жалости.
– Пойдем отсюда. Нужно предупредить Ольгу, – не дожидаясь ответа, Иван потянул сестру за собой прочь из помещения.

***

– Ты уверен? – украинка в ужасе прижала ладони ко рту.
– Да. Мы были обречены с самого начала.
– Но это невозможно!..
– Оля, – молчавшая Наташа холодно взглянула на сестру. – Не время. Надо что-то делать.
– Мы не будем завершать исследования?
– Они бесполезны. И не только потому, что план действий, выданный нам, содержал ошибку, которую не заметили ни мы, ни другие ученые, – с печалью в голосе ответил Иван. – Одно из предположений было неверным с самого начала. Это и было главной ошибкой.
– Какой?
– Одна только мысль о возможности создания этого была преступной. Вы ведь тоже должны были понять это… Да, Оля?
«Люди никогда не смогут искусственно создать живое существо, что бы ни пытались для этого сделать…»
– И ты должна понимать, что если это всплывет наружу, то от нас избавятся сразу, не дав возможности сказать хотя бы слово. И первым буду я. Понимаешь?
Ольга кивнула, стараясь сдержать подступившие к горлу слезы.
– Что нам делать, Ванечка?
– Мы взорвем лабораторию сами.
– Мы… Что? – Оля широко распахнула глаза, не в силах поверить.
– Нам придется это сделать.
– Но… Ваня! Здесь же не только мы! Здесь, кроме нас, еще по меньшей мере два десятка человек, и…
– Мне нет до них дела, – грубо оборвала Наталья, наконец посмотрев Ольге в глаза. – Лабораторию и так должны были уничтожить, но перед этим – вынести все приборы, необходимые для продолжения опытов, и все наши записи о достигнутых результатах. Если мы взорвем это своими руками, им потребуется еще много времени, чтобы восстановить все. И тогда мы хотя бы ненадолго отстрочим нашу гибель.
Говоря «нашу», Наташа подразумевала не только гибель своей семьи. И это было понятно безо всяких объяснений. Люди давно уже подписали себе приговор, и теперь лишь от них зависело, когда же его приведут в исполнение. Никто не говорил об этом вслух, но ведь все было ясно и без слов.
Собравшись с мыслями, Оля медленно кивнула. Встав из-за своего стола, девушка подошла к противоположной стене, на которой располагался очередной широкий экран, коих было немало в лабораториях и различались они лишь выполняемыми функциями. Предназначение этого было довольно простым: он позволял узнавать обстановку во всех огромных корпусах здания (за исключением закрытого). Девушка провела рукой по экрану и, дождавшись появления виртуальной клавиатуры, начала быстро вводить код доступа к отсеку с оружием на случай нападения.
– Думаю, этого хватит, чтобы все здесь взлетело на воздух, – проговорила Наталья, внимательно изучив экран.
– Должно хватить. Даже если не удастся взорвать самый защищенный закрытый корпус, он все равно обрушится, либо его основная часть окажется под завалом: рядом с ним слишком много наших наблюдательных вышек, которые упадут на него, – чуть дрожащим голосом подтвердила Ольга, продолжая нервно вводить код. – Готово. Наташа, теперь ты.
Девушка кивнула, и ее пальцы быстро забегали по клавиатуре, набирая часть общего кода.
«Продолжить».
– Твоя очередь, братик, – Наташа сделала шаг назад, уступая место старшему брату.
«Ввод завершен. Отсек открыт», – объявил компьютерный голос, после чего Ольга закрыла программу.
– Можем идти.

***

Нужный отсек встретил ученых привычным полумраком. Сделав несколько шагов внутрь, Иван огляделся и нашел почти незаметную щель, отделяющую большой ящик от осветительного прибора. Спустя несколько секунд комнату наполнил тусклый свет.
– Не забывайте, действовать нужно быстро. Наше отсутствие может быть замечено, – напомнил Иван, рукой поманив сестер внутрь комнаты. Ольга и Наталья, переглянувшись, кивнули брату и быстро приступили к делу.
Оружие, находящееся в этом отсеке, должно было поразить их своей устарелостью, поскольку помещение находилось на нижнем уровне и было оборудовано еще в самом начале строительства корпусов в две тысячи пятнадцатом году. Но это произошло бы только в том случае, если бы за эти годы хоть кто-то из членов семьи хотя бы раз покинул пределы секретной лаборатории, которой даже названия было не дано. Все из-за того, что о проекте знали лишь члены правительства. Ученые были отрезаны от окружающего мира. И оставалось надеяться лишь на то, что ничего еще не вышло из строя.
– Первым придется убрать Центральный корпус, а следующим – Восточный. Южный слишком мал, он не выдержит падения этих частей здания. Северный находится слишком далеко, им придется заняться отдельно. Западный…
– Рядом с Закрытым и нашими вышками. Тоже отдельно.
– Ольга, займешься Северным. Наташа – к Западному. Я пойду в Центральный, – тихо распорядился Ваня, но что-то в его голосе мешало возразить. Сестрам оставалось лишь покорно следовать сказанному.
Уже выходя из отсека, Наталья обернулась.
– Будь осторожен, Ванечка, – одними губами прошептала она и поспешила исчезнуть.

***

– Так быстро…
– Да, – Наташа пустым взглядом смотрела на то, что осталось от огромного здания, которое когда-то было одной из самых секретных лабораторий.
Не осталось даже больших развалин. Строение корпусов сыграло с ними злую шутку: соединенные друг с другом, они вызвали цепную реакцию, в результате которой не могло уцелеть ничто, в том числе и просторные подземные коридоры, в которые и рухнули обломки лаборатории. Лишь небольшая башня, стоящая поодаль, напоминала о том, что здесь когда-то жили и работали люди.
– Пора идти, – тихо произнесла Ольга, не в силах обернуться. Она прекрасно знала, сколько людей осталось там. И знала, что некоторые из них могут быть живы. Она могла бы остаться, но решила идти за братом. – Ванечка…
Он не ответил. Наташа взяла его за руку и медленно пошла прочь, увлекая за собой. Старшему брату оставалось лишь направиться следом.

Вместе. Навстречу неизвестности, которая могла оказаться еще более жуткой, чем то, что окружало их столько лет...

@темы: будущее (3), Славяне

---

[hetalia_fight]

Уважаемые участники и игроки!
Нам прекрасно понятна ваша занятость в тяжёлую майскую пору. Но настоятельно призываем вас не быть равнодушными и комментировать выложенные работы участников, которые, несомненно, старались и тратили своё время, чтобы вам было интересно. Возможно, это даже поможет вам в будущем.

С уважением, администрация.

@темы: административное

---

[hetalia_fight]

upd. 12.05 жду от вас третьего задания (будущее).

Выложено первое задание. "Настоящее" - задание 2 - должно быть прислано до 07.05 включительно.

Господа, представления команд вы можете изучить, комментарии приветствуются в соответствующих темах.

Напоминаю, что следующее задание (1) должно быть отправлено мне в умыл не позднее 02.05.
Удачи всем!

запись создана: 01.05.2012 в 10:35

@темы: административное

---

Настоящее; команда стран-неканонов.

[hetalia_fight]

Название: Стожары и ракия
Автор: команда неканонов
Персонажи: Сербия, Черногория, Косово, Босния и Герцеговина, прочие балканцы (тысячи их)
Жанр: общий/драма
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклеймер: Если Химаруе понравится - подарим
Примечания: балканский пафос, местами - закос под Павича, имя для Сербии нагло одолжено у юзера  Деяна Станкович за бутылку сливовицы с её разрешения.

Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят,
А ручьи в горах текут, плачут на порогах,
А ручьи в горах текут и по детям плачут,
А как в речках разойдутся,
Тиной их покроет…

Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят,
А ручьи в горах текут, плачут на порогах,
А ручьи в горах текут и по детям плачут,
А как в речках разойдутся,
Тиной их покроет…

(балканская народная песня)

В самолёте душно. Вернее, Сербии так кажется из-за стойкого запаха перегара от сидящих позади неё мужчин — громкоголосых косовских албанцев. Это говор не узнать невозможно, как и всё их поведение: постоянные призывы к стюардессе принести ещё пива, уверенно-наглые заявления о том, что «теперь, мать его, всё будет по-другому», — говорят о том, что они возвращаются домой из «проклятого» Белграда.
Деяна и сама не прочь бы выпить, но ей еще предстоит встреча с этим маленьким зубастым волчонком, который сегодня посмел тявкнуть о своей независимости, а потому следует сохранить предельно ясный рассудок, чтобы просто не придушить Косово при встрече.
Рядом с сербкой садится женщина с девочкой лет четырёх. Сразу после взлёта мать достаёт книгу народных сказок и тихим голосом начинает читать дочери. «Отлично, - думает девушка. — Там косовары, тут — сказки. И неизвестно, что хуже».
Деяна надевает наушники, пытаясь отвлечься, но в кои-то веки не радует даже Брегович. В его задорный ритм то и дело вливается какая-то старая песня, звучащая в голове, медленная и широкая, как воды Дрины глубокой осенью. Правда, слов Сербия вспомнить не может, только что-то вроде: «Все забыли, всех забыли», — и так снова и снова.
Она раздражённо выключает плеер. «Ну что ж, послушаем сказки».
— Так четыре брата и три сестры и стоят на небе. Это семь ярких звезд в созвездии Стожары.
Деяна резко поворачивается. Сказку эту она слышала в детстве, да что там слышала — рассказывала не раз. Двум сёстрам и четырём братьям.

***
— Так это мы, что ли? — подаёт голос обычно такой тихий Зоран — Герцеговина. — Да, Деяна, это мы?
Деяна переглядывается с Хорватией. Та, вторая по старшинству после неё, никогда не унывающая кареглазая Станка, сидит, перебирая струны скрипки, подаренной ей Австрией, и посмеивается.
— Пичка матер, конечно мы, как можно быть таким ослом?! — Давор пихает брата-близнеца в плечо. — Тебя бы запрячь, чтоб ты грузы таскал, иншаллах!

Сербия хмурится. Она всегда хмурится, когда слышит от Боснии упоминания об Аллахе. Но сейчас светит яркое солнце, поспевает виноград, из которого Станка сделает лучшее вино на Балканах, и все они рядом, семь звёзд созвездия Стожар, чего ещё желать? Морщинка, появившаяся было на лбу Сербии, разглаживается, а тем временем ситуацию поспешает разрядить и Милан, говоря что-то примиряющее. Словения всегда расслаблен и умиротворен, его тихая улыбка подчас действует на весь их балканский огонь словно глоток ключевой воды в зной. Вот и сейчас он обводит их неторопливым взглядом: вечно задиристого Давора, так непохожего на него характером Зорана; красавицу Станку, которая наверняка витает мыслями где-то в высоких австрийских и немецких замках; молчаливого и угрюмого (но лишь для тех, кто его не знает) Йована — черногорец смотрит на Деяну, он всегда смотрит только на неё; Златку, которая едва ли не подпрыгивает на месте — о, ей хочется танцевать, македонка с золотистыми, как солнце на её флаге, косами, готова хоть сейчас закружить их всех в бешеном хороводе, — и чтоб Станка играла, Деяна пела, а все они плясали до терпкого летнего вечера, до горьких сумерек, до сладкой ночи, пока не взойдёт над их головами созвездие Стожар.

***
Сербия помнит, как заканчивается эта сказка, наизусть, и мать девочки — вслух, а Деяна — про себя — произносят одновременно:
— Каждый год они обходят мать Ветров, мать Месяца и мать Солнца и благодарят за советы. Бывают они в пути с Джюрджева по Видовдан, и в это время их не увидишь на небе.
Деяна закрывает глаза. Путь её семьи с Юрьева по Видов день никогда не заканчивался, они потерялись на этом пути, и друг друга потеряли, и более их не было видно на небе вместе.
При мысли о поистине роковой для неё дате — двадцать восьмого июня, да ещё тут, в самолёте по пути в Косово, в голову невольно приходит другое воспоминание. Оно не менее горькое, как и всё, что порождает эта земля, по которой война извечно шагает давно знакомыми хожеными тропами как полноправная хозяйка, как единственная владычица.

***
— Знаете ли вы, что сегодня Видовдан? — эту фразу после растиражируют по всем европейским газетам как последние слова Милошевича перед отправкой в Гаагу. Он говорит их прямо на трапе, обращаясь не то к выдавшим его Коштунице и Джинджичу, не то к Джонсу и Керкланду, стоящим за спиной довольного Костандина — маленького волчонка Косово.
Деяне сейчас, кажется, всё равно, кто он, Милошевич — тиран, военный преступник, будущий сербский святой. Она не признается себе, что сама в этом запуталась, она лишь понимает, что тот прав: сегодня — Видовдан. День битвы на Косовом поле, день Сараевского убийства; день, когда Словения, мирный и тихий Словения сказал, что уходит, и война ощерила свою вечно голодную пасть.
— Не знают они! — Деяне хочется крикнуть, но выходит шёпот: лето в Белграде пышет жаром от раскалённого асфальта, и в горле пересыхает. Йован, стоящий за правым плечом Сербии, словно молчаливый ангел-хранитель, находит её горячую ладонь и крепко сжимает.
— Не нужно, Деянка, — говорит он.
Она поворачивается к нему, и Йован впервые за долгое время видит в её черных, как и у него самого, глазах, какую-то совершенно детскую растерянность.
— Но они же не знают, — упрямо повторяет Деяна. — В глухую пору ночи все реки начинают течь красные, как кровь, и кукушки не куют, и тишина окутывает Косово поле и всю Сербию на Видовдан.
Черногория знает эти легенды, появившиеся через столетия после знаменитой битвы. Он знает и то, что, попытайся он объяснить это Америке, тот не понял бы ни слова, хоть бы и говорил Йован на английском. Англия — другое дело, но Англия говорит с новыми правителями Сербии, которым наверняка был обещан большой кредит за выдачу Милошевича, и ему, Артуру, как, впрочем, и Коштунице с Джинджичем, сейчас нет дела до истории Косового поля и старых наивных преданий этой земли.

***
Деяна открывает глаза. Она вспоминает, откуда знает эту песню, которая, так бесцеремонно ворвавшись в её мысли, помешала слушать Бреговича. Черногория тогда, в две тысячи первом, прямо на взлётной полосе, обнял её за плечи и тихо напевал: «Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят, а ручьи в горах текут, плачут на порогах…»
Если бы не Йован, она бы точно сорвалась и начистила рожу тому же Альфреду Джонсу так, чтобы кровь заляпала его белоснежный воротничок. Красная кровь, тёмно-синий костюм, белая рубашка — славный вышел бы сербский флаг! Если бы не Йован…

— У одного человека была жена. Она всегда хотела, чтобы последнее слово было за ней, и мужу каждый раз приходилось уступать, — усталая мать продолжает читать сказки дочери. Сербия прислушивается и невесело усмехается.

***
— Как ты? — негромко спрашивает Йован.
Сербия пытается улыбнуться, но заметно, как ей больно вообще шевелиться.
— Жить буду, — хриплым голосом отвечает она. — А если даже и нет — земаљско је за малена царство, а небеско увек и довека*.
— Только посмей, глупая, — говорит Черногория. — Ещё одна такая фраза — и я убью тебя вместо…
— Джонса? — продолжает его мысль Деяна, потому что Йован замолкает. — Успокойся, ещё поживу, пока стоит мой Белый Город, а его так просто не уничтожишь. Давай уж, что принёс.
Черногория протягивает вино, и Сербия кривится.
— Что, хотела сливовицы? — улыбается он.
— Да и на клековачу согласилась бы, и на вишњевачу, лишь бы покрепче. Знаешь сказку о вине и ракии?
Черногория знает, но отрицательно мотает головой: пусть расскажет она, пусть немного отвлечётся, пусть на миг забудет дым над белградским телецентром.
И Сербия рассказывает:
— Однажды вино попросило ракию зайти к нему. Пришла ракия, а вино говорит: "Жалуются на тебя и мужчины и женщины, что ты зла и крепка. Мне это надоело. Зачем ты так ведешь себя, негодница? Посмотри на меня, ведь я твой отец, много старше тебя, но не спаиваю людей, как ты! Ты моя дочь, и как же тебе не стыдно спаивать людей — не только шестью стаканами, а даже двумя! Советую тебе исправиться".
— И что ответила ракия? — спрашивает Йован.
Их разговор прерывает сирена воздушной тревоги.

… Он уходит тихо, не так, как уходили другие, но он и есть другой. Черногория был ей не мужем, а братом, но иногда казалось, что не братом, а мужем. Он берёт за руку и говорит, что по-прежнему будет рядом, что она — самая желанная гостья в его доме, и Деяна пытается пропустить мимо ушей, сердца и памяти это жестокое «гостья».
Когда Йован уходит, Сербия смотрит на календарь, на календаре — третье июня.
— Что ж ты не подождал до двадцать восьмого? — говорит она в пустоту. Последнее слово опять остаётся за ней, как всегда, но впервые она жалеет об этом.
У неё остаётся лишь Косово.

***
«Слатина» встречает Сербию свинцовыми зимними тучами. Вернее, сейчас аэропорт называется именем Адема Яшари, но Сербия, скорее, вырвет себе язык, чем назовёт его так: Костандин считает Яшари национальным героем, Деяна — террористом.
— Здравствуй, волчонок, — говорит она, ступая на землю Косово, которую считает своей, когда предательский внутренний голос спрашивает, не была ли она сама волчонком в... четырнадцатом, например? Злобным, маленьким, настойчиво пытающимся доказать своё право на существование. «Не видишь в нём себя?» — спрашивает голос, и Сербия ругается вслух, нервно достаёт телефон и звонит Черногории.
— Что я буду делать, если потеряю и его? — просто спрашивает она в трубку, даже не поздоровавшись, но Йован всё понимает без лишних слов.
— Ты помнишь сказку о вине и ракии?
— С ума сошёл, пичка матер?! Я говорю тебе…
— Выпей.
Сербия пытается что-то возразить и объяснить, но Черногория лишь повторяет:
— Выпей.
Одной рукой продолжая держать трубку возле уха, другой Сербия лезет в карман пальто, доставая маленькую плоскую бутылочку и, открутив крышку, делает пару глотков обжигающего напитка.
— Выпила, — нервно произносит она. — Что теперь, грёбаный ты курац?!
В трубке слышится смех, и Йован рассказывает сказку до конца.
— Ракия же ответила: «В этом виновата не я, а ты, — ты родил меня такой. Виноваты и те, кто пьет меня сверх меры. Ведь пока я дремлю в посудине, куда меня вольют, я тише воды, ниже травы. А как только я попадаю в глотку мужчины или женщины, то и триста чертей со мной не справятся».
— Это к чему? — спрашивает Сербия, делая ещё глоток.
— Глупая, — почти ласково произносит Черногория. — Ты — как эта ракия. А если триста чертей с тобой не справятся, разве ты умрёшь без несчастного Костандина?

Сербия матерится, вешает трубку и вдруг улыбается, вдыхая холодный февральский воздух Приштины. Триста чертей стоят за её левым плечом.

* земное царство - на миг, а небесное царство — навек

@темы: Неканоны, настоящее (2)

---

Настоящее; команда Микронаций.

[hetalia_fight]

Микронации
Название: Привет : )
Персонажи: Силенд, Ладония, Швеция, Финляндия
Жанр: джен, повседневность, смарм, AU
Рейтинг: G
Сюжет: «— Питер, познакомься, это — Эрик, Ладония…» и что из этого вышло.

— Питер, познакомься, это — Эрик, Ладония, — Тино пытался улыбаться, как обычно, представляя мальчиков друг другу, но получалось слишком натянуто. Швед, скалой торчащий у него за спиной, тоже не способствовал разрядке сложившейся ситуации.
Окинув заинтересованным взглядом нового родственника, Силенд протянул руку для рукопожатия — он не раз видел, как взрослые именно так здороваются при знакомстве.
— Приятно познакомиться, Эрик.
— А мне нет, — проигнорировал протянутую руку рыжий мальчик.
Кажется, именно после этого всё и пошло наперекосяк.
Младший Кёркленд пытался молча стерпеть нанесённую обиду и не раз предпринял попытки подружиться с новым «братом». Но Ладония либо игнорировал его, либо грубил. И Питер давно бы накостылял этому самоуверенному поганцу, но расстраивать родителей учинённой дракой не хотелось. Поэтому, стиснув зубы, Силенд предпринимал всё новые и новые попытки наладить отношения с заносчивым родственником.

— Сыграем в футбол? — предложил Силенд держа в руках мяч.
— Не интересует, — Ладония даже не потрудился оторваться от экрана ноутбука, чтобы взглянуть на стоящего перед ним. Питер только пожал плечами: возможно, Эрик и вправду не интересовался футболом. В тот раз кто-то разбил стекло на кухне и всю вину свалили на Силенда, так как именно его видели с мячом. Странно, что мяч так и не нашли…
— Посмотрим вместе телевизор?
— Мне это неинтересно, — на этот раз Питера даже одарили взглядом. Заметив в нём помимо недовольства ещё и презрение, мальчик вспыхнул.
— Ты другие слова знаешь?
— Пфф.


— Поиграем в компьютерные игры? — Питер, конечно, и сам мог бы поиграть, и это, наверное, было бы даже лучше. Но Тино сказал, нехорошо, что Эрик целыми днями сидит один, и предложил им поиграть вместе. Только поэтому мальчик сейчас приглашал «эту наглую рыжую морду».
— Я занят.
Силенд даже не стал спрашивать, чем.
Он и так знал: ничем хорошим.

— Мама Тино зовёт обедать, — Питер заглянул в комнату, в которой сидел Ладония. На самом деле он искал шведа, чтобы позвать его к столу, и с удовольствием бы не стал ничего говорить Эрику. Вот только за такую выходку можно было и десерта лишиться, да и телевизора, по которому как раз сегодня будут показывать рейнджеров.
— Я не хочу есть, — вполне ожидаемый ответ. И Питер ушёл дальше искать Швецию, только вот когда он вернулся вместе с Бервальдом, Эрик уже сидел за общим столом, уплетая свою порцию.


Эрик не хотел с ним даже разговаривать, и Питер прекратил свои попытки подружиться. Силенд просто продолжал жить жизнью маленькой непризнанной страны, не замечая этого хмурого мальчишку. Вот только Ладония всегда странным образом оказывался рядом: играл ли мальчик с Ханатамаго или помогал Финляндии, он чувствовал на себе внимательный взгляд голубых глаз.
— Если хочешь, мы можем поиграть вместе, — предложил младший Кёркленд, прижимая к груди новый футбольный мяч. Мяч был настоящий, кожаный, взамен потерянного: подарок Бервальда, недавно вернувшегося из очередной командировки. — Только я всё равно тебя обыграю.
Кажется, он задел Ладонию за живое, тот мгновенно оказался рядом с Питером и пихнул его в плечо. Да с такой силой, что тот пошатнулся и выронил мяч.
— Думаешь, раз ты всеобщий любимчик, то тебе всё можно? Слишком много мнишь о себе. Мне не нужна жалость от такого, как ты. Гора металлолома! Кому ты вообще нужен? Поэтому тебя никто и не признаёт государством, ничтожество! Поэтому Швеция тебя жалеет и позволяет жить здесь!
Ладония просто завидовал, и Питер это понимал. Но ему так надоел этот вечно задирающий нос мальчишка, да и уязвлённое самолюбие требовало отмщения, что он просто не сдержался. Он пихнул Эрика в ответ. Слово за словом, толчок за толчком — и завязалась драка. Они катались по полу, мутузя друг друга кулаками, даже не разбирая, куда бьют. Главное сейчас было сделать друг другу больно, выместить на нём всю свою злость и обиду. Сейчас можно было и кусаться, и дёргать за волосы : никто не сказал бы, что ты ведёшь себя как девчонка, в подобной драке все средства хороши.
Когда прибежавшие на шум взрослые растащили дерущихся мальчишек, оказалось, что у Питера разбит нос, а Эрик теперь щеголяет приличным фингалом под правым глазом и хромал на одну ногу. Хмурый швед велел обоим идти по своим комнатам и не выходить оттуда ни под каким предлогом.
— Об’ н’каз’ны, — вердикт был окончателен и обжалованью не подлежал. Смягчить решение Бервальда не мог даже Тино, охающий на заднем плане в попытках трясущимися руками разыскать йод в аптечке.
Новый мяч так и остался лежать в углу, забытый.

Питер лежал с открытыми глазами и никак не могу уснуть. И дело было даже не в полученных «ранах»: Тино уже успел обработать все синяки и ссадины. Спать Силенду не давали собственные мысли и чувства. С одной стороны, он был горд и рад той злой радостью, которая бывает, когда видишь, что твоему недругу гораздо хуже, чем тебе. Но с другой — ему было очень стыдно, обидно и грустно. Он ведь понимал, что Эрику просто одиноко. Ему самому было так же одиноко до того, как Бервальд и Тино взяли его к себе. Один, брошенный и ненужный, забытый посреди бескрайнего океана. Именно поэтому он сейчас так благодарен своим новым родителям. И поэтому ему стыдно перед Эриком: он ведь им тоже не чужой, возможно, даже ближе самого Питера.
А ведь они могли бы стать друзьями…
«Возможно, мне стоит извиниться. Но только если он извинится за гору металлолома!» — решение было принято, и уже через пять минут Питер спокойно заснул, стараясь лежать на одном боку. На другом уже расплывался приличных размеров фиолетовый синяк.
Через какое-то время в комнату тихо зашёл Швеция. Молча постоял, глядя на спящего ребёнка, затем потрепал мальчика по светлым волосам. И так же тихо ушёл, оставив после себя забытый на месте потасовки мяч.

Наказанием стал домашний арест — мальчики весь день не должны были покидать свои комнаты. Нарушивший запрет увеличивал время наказания вдвое. Также каждый был обязан сделать в своей комнате уборку.
Уборка заняла у Питера почти весь день: он постоянно отвлекался то на недостроенную модель аэроплана, то на комикс, случайно открывшийся на самой интересной странице. Затем были солдатики, воздушный змей и водяной пистолет. Из-за игр с последним в итоге пришлось вытирать пол. Когда последняя кучка вещей, сваленная посередине комнаты, оказалась аккуратно распихана по углам, Силенд наконец сел за компьютер.
Подключившись к интернету, он первым делом полез проверять почту. Среди спама и новых сообщений от многочисленных интернет-друзей, Питер нашёл одно и от Эрика. Оно состояло всего из одного слова: «Прости».
Улыбнувшись, Питер открыл диалоговое окно и быстро застучал по клавишам клавиатуры. Они ещё обязательно сыграют в футбол, как только сойдут синяки и «рыжий мерзавец» перестанет хромать. А пока можно просто поговорить.

От кого: Самое_крутое_в_мире_Княжество_Силенд
Кому: Ладония_лучшая_в_мире_страна
Привет : )

@темы: Микронации, настоящее (2)

---

Настоящее; команда стран Центральной Европы.

[hetalia_fight]

Название: Сверху вниз и обратно.
Персонажи: Швейцария, Германия, Венгрия/Пруссия, Австрия, Лихтенштейн.
Рейтинг: PG.
Жанр: АУ, быт, вероятно, драма.
Саммари: Швейцарский банкир потерял сестру, а по улицам города разгуливает сбежавший преступник.

Наверху

Элис не вышла к завтраку, не зашла к брату в кабинет пожелать удачной работы, как делала обычно. Ее не было ни в гостиной, где девушка обычно коротала время с шитьем, ни в саду, где она любила тренироваться в стрельбе из лука. В комнате Элис царил образцовый порядок: кровать аккуратно застелена, в шкафу на вешалках ровно висели платья, только вот самой хозяйки не было. Не то что в комнате, нигде.
Забыв о ценных бумагах, акциях и контрактах, о новостях с биржи и производств, Ваш Цвингли лично обыскал дом и сад в поисках сестры, допросил слуг, обшарил самые отдаленные уголки сада, но сестры так и не нашел. Он задумался было о самом худшем, что могло произойти, сестру могли похитить - мало ли врагов у успешного предпринимателя, банкира и богатейшего человека в городе! Преступники, конкуренты и прочие недоброжелатели спят и видят, как бы завладеть капиталом герра Цвингли, но его счета в банках неприступны, а дом оснащен сигнализацией и хорошо охраняется, единственный способ заполучить деньги швейцарца - заставить его отдать их добровольно. А за сестру, за Элис, живую и здоровую, Ваш был бы готов заплатить любую сумму. Но камеры наблюдения не обнаружили присутствия посторонних ни в доме, ни на прилегавшей к нему территории, зато показали саму фройляйн Цвингли, направлявшуюся ранним утром к воротам, счастливую, пританцовывавшую и напевавшую веселую песенку. Элис миновала пост охраны (невысокую миниатюрную девушку охранники не заметили), приблизилась к воротам, вышла на улицу и пропала из виду.
Ваш оторвался от экрана и в отчаянии уронил голову на руки: маленькая Ли оказалась за пределами укрепленного дома, в большом городе, где кого только нет, совсем одна. "Зачем она вообще отправилась на улицу?" - Цвингли устало потер переносицу, не раз и не два он объяснял сестре, что нечего ей бродить по городу, что какой только дряни не встретишь на улицах, что покидать дом и сад вокруг него опасно, и все, что Ли пожелает, всегда будет у нее здесь, дома. Цвингли исправно привозил сестре книги, лучшую технику, новые платья. Вот и вчера он привез очередное, розовое, с тонким ремешком на талии, удивительно нежное и красивое, у Элис горели глаза, когда она доставала его из коробки, и потом, когда крутилась в нем перед зеркалом, поправляя то с одной стороны, то с другой, разглаживая складки и затягивая бантики посильнее. Она смущенно благодарила брата за такой прекрасный подарок, расцеловала его в обе щеки, она искренне радовалась и дарила свою радость Вашу. А теперь она пропала, ушла в том самом платье неведомо куда и зачем.
Будь швейцарец чуть более эмоционален, он разрыдался бы, вспомнив счастливо кружившуюся вокруг него Ли, ее улыбку, сбивчивые слова благодарности и легкие поцелуи, но Цвингли привык думать головой, а не предаваться чувствам - от слез, воспоминаний и сожалений толку не будет. Швейцарец вздохнул, потянулся к телефонной трубке и набрал номер полиции.

По центру

Людвиг затянулся в последний раз и затушил сигарету о край мусорного бака. Он стоял перед закрытыми воротами, напротив глухой стены, обносившей территорию вокруг частного дома. Там, за высокими стенами, начинался другой мир, мир богатства и роскоши, миллионных счетов и высшего света, мир, далекий и чуждый скромному и ничем не примечательному гражданину. Он дернул ручку калитки, та не поддалась, отозвавшись пронзительной сиреной сигнализации, от которой заложило уши и разболелась голова.
- Я из полиции, - стараясь перекричать сирену, сообщил Людвиг охраннику, - вызывали?
Молчаливый и спокойный страж ворот, наконец, сообразил отключить сигнализацию и, устало кивнув, махнул рукой, призывая следовать за ним. По длинной аллее, вдоль декоративных и экзотических растений, мимо журчащих фонтанов и заморских птиц, перелетающих с дерева на дерево, по идеально прямой заасфальтированной дорожке Людвиг подходил к дому, огромному, величественному, с высокими потолками и большими окнами, дому, одним своим видом кричащему: "Я принадлежу миллионеру!" Становилось неуютно, чем дальше, тем больше.
Хозяин всего этого великолепия Людвига удивил, немец ожидал увидеть человека, кичащегося своим богатством, всего в золоте, снисходительно смотрящего на любого посетителя сверху вниз, вместо этого он увидел коренастого блондина в дорогом, но достаточно скромном костюме, с крепким рукопожатием, резкой и отрывистой речью и совершенно убитого горем. Распространенную и пошлую фразу о том, что богатые тоже плачут, Людвиг считал порождением мыльных опер, регулярно траслировавшихся центральным каналом телевидения. Если есть деньги и положение в обществе - совершенно не с чего лить слезы, Людвиг был уверен, более того, он познал это на собственном примере. Когда-то он держал в руках большие деньги и имел огромный авторитет, случайность, нелепая ошибка, минутная вспышка эмоций разрушила его жизнь, вот тогда он плакал, а пока все было - ни разу. А вот стоявший перед ним богач, кажется, был близок к отчаянию. Интересно, с чего бы. Не иначе как столкнулся с аферистами, такой разве что из-за денег может расстроиться.
- Ваш Цвингли, - представился хозяин, крепко пожав руку, и сразу же перешел к делу, - моя сестра пропала, ушла ранним утром из дома и не вернулась. Вся моя надежда на помощь работников полиции. Я буду вам очень благодарен.
"А благодарность, видимо, имеет денежный эквивалент", - уныло подумал Людвиг. Будь он сотрудником полиции, он поставил бы город на уши и нашел бы пропавшую девочку ради пачки радужных шуршащих купюр, но, увы, вознаграждение ему не полагалось.
- Я работаю бескорыстно, герр Цвингли, - с трудом выговорил Людвиг, - я не полицейский.
- Что ж, - глаза Цвингли загорелись, - вероятно, вы частный детектив, сотрудничающий с полицией, ваша помощь будет весьма кстати.
Стоило бы ухватиться за спасительную соломинку и подыграть. Частный детектив - это престижно, частного детектива уважают, частный детектив - не клеймо на репутации. Но остатки честности не дали немцу соврать.
- Я отбываю наказание. Исправительные работы. В полиции. Меня прислали к вам, потому что все сотрудники заняты - из тюрьмы сбежал опасный преступник. Я постараюсь найти вашу сестру. Но я не профессионал.
Миллионер сжал губы, и без того тонкие они теперь казались одной линией.
- Видимо, придется довольствоваться вашей помощью. Гонорар вы, разумеется, не получите, но в случае успеха, - герр Цвингли скривился, - я приложу усилия, и вас освободят от исправительных работ.

Внизу

Эржбета проснулась поздно, потянулась, как кошка, сбросив с плеча голову Гилберта, и приподнялась на локтях, рассматривая его. Он не изменился, ни капли не изменился со времени их последней встречи, не подурнел, не постарел, остался таким как прежде, словно и не провел несколько лет в тюрьме.
Гилберт явился к ней глубоко заполночь, промокший, весь в грязи, но совершенно счастливый. Хедервари как раз досмотрела вечерние новости, где сообщалось о побеге из городской тюрьмы Гилберта Байльшмидта, и прикидывала, куда может податься старый знакомый. Оказалось, что к ней. Дверь квартиры он открыл отмычкой, ввалился в прихожую, с грохотом сбросил ботинки и заорал чуть ли не на весь подъезд:
- Ну что? Ждала?
Эржбета бросилась к нему из комнаты, как была, в развевающемся халате и тапочках, повисла на шее, расцеловала, сперва в щеки и лоб, а потом в губы, а руки так и не разжала, ни пока он ногой прикрывал дверь на лестничную клетку, ни потом, когда подхватил ее и понес в комнату.
- Вернулся, - шептала она, царапая спину, перебирая светлые волосы, глядя в глаза, - ты наконец вернулся ко мне.
Потом она выдала Гилберту чистое полотенце и отправила в ванную, а сама пыталась соорудить из небольшого количества продуктов сытный ужин. Гилберт, мокрый, замотавшийся в полотенце, проглотил свою порцию и попросил добавки, а Эржбета, как когда-то давно, огрела его сковородкой, но свою почти нетронутую порцию отдала.
- Я ждала тебя, - шептала она засыпающему Байльшмидту на ухо, - ты бы знал, Гил, как я тебя ждала. Я развелась с Родерихом, все надеялась, что ты вернешься, и ты пришел.
- Жаль, ты совсем его бросила, - протянул Гилберт, - финансы герра Эдельштайна были бы совсем не лишними.
Хедервари чуть отстранилась, почувствовав несправедливый упрек - он мог бы понять, что от Родериха Эржбета ушла ради него, что не смогла продолжать жить с далеким и непонятным ей Эдельштайном ни ради денег, ни ради чего угодно, не он был ей нужен. Только Гилберт.
Байльшмидт заснул, а она еще долго смотрела на него, перебирала пальцами светлые пряди волос, размышляя о завтрашнем дне.
С утра она уже точно знала, что следует сделать.
- Я пойду к Родериху, в деньгах он мне не откажет, в конце концов, сколько лет я потратила на него. А в деньгах мы нуждаемся, ты прав. Я добуду их, и мы сможем уехать из города, куда-нибудь подальше, где никто нас не будет искать.
Гилберт лениво усмехнулся и обнял подушку.
- Жди меня здесь, я вернусь, и мы придумаем, что делать дальше. Только не выходи, из-за тебя полиция, наверное, на ушах стоит. А я совсем не хочу терять тебя снова.

Наверху

Родерих Эдельштайн не любил посетителей, особенно, посетителей такого рода. На прибывшего он смотрел сверху вниз, искренне недоумевая, что подобной личности потребовалось от него - неужто попрошайничать явился? Посетитель, в джинсах, обычной белой рубашке и недорогом пиджаке в австрийской доме, да и на фоне самого Родериха, выглядел нелепо и явно не в своей тарелке.
- Вы по какому вопросу? - поинтересовался Эдельштайн. - Чем могу вам помочь?
Правила этикета были соблюдены, и теперь Родерих мог позволить себе вежливо выпроводить очередного просителя невесть чего давно заученной вежливой формулировкой: "Благодарю, но данный вопрос сейчас меня не интересует".
- Я из полиции, - одной этой фразой посетитель развеял все надежды Родериха на скорейшее избавление, - по поводу исчезновения фройляйн Элис Цвингли.
Элис Цвингли Родерих хорошо знал и помнил - милая девушка, всегда вызывавшая у него искреннюю симпатию. В отличие от своего брата она всегда была одинаково расположена ко всем гостям, умела поддержать беседу, заинтересовать или поддержать собеседника, всегда радостная и счастливая, лучик света среди скучных и официальных лиц.
- Что с ней случилось?
- Пропала. Ушла в неизвестном направлении и исчезла. Герр Цвингли полагает, что она могла направиться к вам.
Эдельштайн удивленно приподнял бровь:
- Ко мне? С какой стати?
Посетитель наморщил лоб и заглянул в блокнот:
- Герр Цвингли считает, что у вас сложились доверительные и приязненные отношения, и полагает, что у вас были определенные чувства к его сестре.
Родерих улыбнулся. Он задумывался о том, чтобы жениться во второй раз и даже рассматривал кандидатуру Элис, не сейчас впрочем, когда девочка подрастет, она была бы лучшей женой, чем Эржбета.
- Чувства?
- Она регулярно и подолгу бывала у вас дома, беседовала с вами.
- Скорее с моей женой, - австриец невесело усмехнулся, - с моей бывшей женой. Если хотите, я дам вам ее новый адрес, сможете побеседовать с ней лично.
Родерих аккуратно, каллиграфическим почерком, вывел на листке бумаги адрес и протянул его собеседнику. Из холла донесся звук хлопнувшей двери, голос дворецкого, пытавшегося удержать вторжение и громкий женский вопль:
- Родерих! Черт возьми, мне нужны деньги! За долгие годы совместной жизни ты мог бы дать мне хоть что-то!
- Вот и она, - Эдельштайн вымучено улыбнулся, - желаете побеседовать?
Собеседник только усмехнулся, откидывая со лба прядь волос:
- Дама не в настроении, так что предоставлю эту честь вам. Адрес у меня есть.

По центру

Адрес у Элис был. Когда Лизхен съезжала, прощаясь со своей младшей подругой, она сунула ей в руку бумажку с новым адресом и шепнула: "Обращайся, если что". Элис по ней скучала, как бы она ни любила брата, как бы ни была расположена к ближайшему соседу, герру Эдельштайну, но подруги ей не хватало, не хватало незначительных секретов, которыми они делились, заперевшись в спальне, советов более мудрой и опытной Лизхен, без нее мир был неполным. Однако брат не хотел, чтобы Элис выбиралась в город, и девушка с этим смирилась, расстраивать Ваша она хотела меньше всего на свете, тем более он был так добр к ней: все, что только Элис могла пожелать, брат привозил ей сам. Последний его подарок, платье, точно такое, о каком Ли мечтала, воздушное, розовое, платье-мечта, вызвал у девушки восторг. Она кружилась в нем, сперва перед зеркалом, затем по комнате, вокруг брата. Платье словно создано было для нее, так идеально оно село, так красиво сложились складочки на подоле, так красиво струилась юбка вокруг ног, когда она пританцовывала. Элис расцеловала брата в обе щеки, благодарила его весь вечер, но этого ей казалось мало. Вот если бы она могла сделать ему соответствующий подарок, такой, что подойдет Вашу также идеально, как подошло Ли платье, как хорошо было бы сделать ему сюрприз!
Элис не спала ночь, ворочалась в кровати и думала, а перед рассветом ее осенило: кто как не Лизхен поможет ей разобраться! Ли тихонько оделась, выскользнула из комнаты, пересекла сперва холл, затем сад, оказалась на улице и, сжимая в кулачке заветный листок с адресом, направилась к подруге за советом. В незнакомых городских улочках она быстро заплутала, Ваш, судя по часам должен был уже проснуться, но Ли надеялась, что поглощенный работой брат не хватится ее, и продолжала свой путь. Только спустя несколько часов она оказалась перед заветной дверью, и пусть брат даже заметил ее отсутствие, отступать было некуда. Ли приподнялась на цыпочки и позвонила.

Внизу

С уходом Эржи Гилберт снова заснул, обняв подушку и предаваясь мечтам о светлом будущем. Ему снились шуршашие купюры, радужные, переливающиеся на солнце евро. Во сне Гилберт распихивал их по карманам, запихивал в сумку, но часть все равно не помещалась, и куда их деть Гилберт не представлял - карманы переполнены, сумка забита до отказа, но бросить деньги рука не подымается, Байльшмидт столкнулся с неразрешимой проблемой, но сон был прерван назойливой трелью дверного звонка. Звонили настойчиво, долго, так что сон окончательно ушел, а Гилберт, завернувшись в простыню, отправился к двери, проверять, кто звонит.
За дверью стояла девочка, тоненькая и небольшого роста, коротко стриженная, в розовом платье, ангел во плоти. Гилберт недолго думал и открыл дверь, в конце концов, если это уловка полиции, он успеет быстро захлопнуть ее и уйти через крышу.
- Лизхен тут больше не живет? - девочка неуверенно отступила назад. - Эржбета Хедервари? Я ее ищу.
Байльшмидту внезапно стало жаль девчонку, такую маленькую и потерянную, ни на какую полицию она конечно, не работала.
- Я ее друг, Эржи, то есть Лизхен, вышла, можешь ее подождать.
Девочка покачала головой:
- Тогда ладно. Я пойду, я просто хотела спросить у нее, посоветоваться...
- Может, я смогу тебе помочь?
Девочка, собравшаяся уходить, остановилась.
- Я ищу подарок для моего брата, галстук, или что-нибудь в таком роде, я думала, Лизхен поможет мне выбрать. Но, вы, наверное, тоже могли бы. Я буду вам очень признательна.
Гилберт мечтал выбраться на улицу, а пока Эржи не было на месте, все карты были в его руках. Попросив девочку подождать пару минут, он моментально оделся, нацепил шляпу и темные очки, после чего хлопнув дверью, отправился на волю.
Галстук для ее занудного брата-банкира они нашли в первом же магазине, но после этого девочка не спешила отпускать Гилберта. В первом же супермаркете она купила себе мороженое, а ему банку пива, усадила на скамейку и принялась рассказывать о себе, о любимом старшем брате, о дружбе с Эржи, о первых впечатлениях от города. Гилберт кивал и лениво курил, ему была приятна мысль, что вся полиция из-за него стоит на ушах, пока он курит и выпивает в компании хорошенькой девочки, к тому же (не стоит забывать) сестры банкира.
- Фройляйн Элис? - до боли знакомый голос прозвучал совсем близко.
Девочка встрепенулась.
- Вас ищет ваш брат, он очень взволнован вашим исчезновением.
Девочка покраснела, кивнула говорившему и принялась складывать покупку в сумку.
Гилберт внимательно смотрел в глаза прервавшему их диалог:
- Ты знал, где меня искать?
- Догадался, - уголки губ Людвига чуть приподнялись в улыбке, - но искал я не тебя, а ее. Тебя ищут другие.
Людвиг берет девочку под руку и ведет прочь - до Гилберта ему и дела нет. Байльшмидт машет ей рукой и кричит:
- До встречи!
- До встречи, - оборачивается девочка, - приходи в гости!
"Непременно, - думает Гилберт, - сейф герра Цвингли только меня и ждет!" Пройдет время и он попадет туда, в нужный ему мир, куда ведет Людвиг сестру миллионера Цвингли. Наверх.

Арт

@темы: Центральная Европа, настоящее (2)

---

Настоящее; команда стран Северной Европы.

[hetalia_fight]

Страх глазами человека (Реквием)

Название: Страх глазами человека (Реквием)
Автор: Команда Северной Европы
Бета: Команда Северной Европы + анонимный доброжелатель
Персонажи: Дания, Швеция, Норвегия, Исландия, Финляндия. Краткое упоминание России и Германии (намеком)
Категория: легкий слеш
Размер: мини (4 705 слов)
Жанр: AU,агнст, экшн, психология, философия, даркфик, ER.
Предупреждение: Смерть персонажей
Рейтинг: R
Саммари: "Смотря на тебя, я могу сказать, что сам по себе страх – ничуть не страшен, пока человек смотрит на него. Если же страх заглянул в самую душу, то человек сходит с ума. Страх долго и упорно смотрел в твою душу"
Примечание 1: Действие происходит неделю спустя после двойного теракта в Осло и непосредственно во время.
Примечание 2: Для стран, не имеющих имен в каноне, команда выбрала следующие: Дания - Хольгер Фредериксен, Норвегия - Хетиль (Хелль) Торбьёрнсен, Исландия - Эспен Бьёрнсен.
Примечание 3:

Примечание 4: В данном человеко-АУ скандинавы знакомы с детства, имеют небольшую разницу в возрасте, а так же жили в одном детском доме. Самым старшим является Бервальд

Читать далее

Самым страшным для него было видеть безумие и страх в глазах Хетиля. Последний лучик солнца и надежды, последний герой, счастье и спасение. Подснежник, пробившийся сквозь лёд и камень, возвещающий, что мир жив и рано ставить крест. А сейчас – он сломлен, он раздавлен и убит. Морально. Хольгеру казалось, что лучше бы он умер сам, пусть даже отдал Богу душу и Хелль…но не это! Ведь безумие куда страшнее смерти.

- Двойной виски… - послышался грубый, будто гавкающий, голос рядом с Фредериксеном, заставив дёрнуться и едва не пролить заказанную получасом ранее русскую водку.
Плавно выскользнув из омута своих ни разу не радужных мыслей, датчанин огляделся. Он все ещё находился в мрачном и крайне низкопробном баре где-то в подвале, куда совсем не доходили солнечные лучи. Его окружали неприятного вида субъекты, которых он в любой другой день, но не сегодня, с удовольствием бы отвел в свой полицейский участок. Накурено, воняет, зато есть выпивка, которая так необходима! А кто будет присматриваться к сгорбившемуся за барной стойкой парню на предмет того, есть у него полицейский жетон под длинным чёрным плащом или нет?
- Ваш виски… - послышался голос бармена, и рядом со стуком опустился стакан с шотландским алкоголем.
Вспомнив, что отвлекло его от воспоминаний, Хольгер несколько раз моргнул, хорошенько взлохматил и без того торчащие во все стороны золотистые волосы и обернулся. Рядом с ним сидел крайне строгий мужчина с классической нордической внешностью: светлые, коротко стриженые волосы, льдистые голубые глаза, резкие черты лица. На носу остался отпечаток от очков, которые он держал в руках. Одет мужчина был в дорогой и очень презентабельный костюм. При ближайшем рассмотрении крайне нетрезвым взглядом, Фредериксен узнал в нем своего хорошего друга, знакомого ещё с тех неприятных времён, когда они жили в детском доме. Бервальд Оксештерна. Дотошный и очень принципиальный швед, скромность которого часто принимали за врождённое умение внушать страх. В его адвокатской деятельности это было очень и очень уместно.
- Эй! Старина! – наигранно весёлым голосом осведомился датчанин, хлопнув тут же по плечу Бервальда, который мгновенно испуганно округлил глаза и инстинктивно сжался. – Какими судьбами один из лучших адвокатов Осло попал в такое гиблое место? - от собственного слащавого голоска, как показалось, свело зубы. Театр.
Сориентировавшись в пространстве, времени и ситуации, Оксештерна плавно обернулся, надел очки и осмотрел уже хмельного полицейского. Сделав вывод, что эту ещё не совсем пьяную тушку он может идентифицировать как своего знакомого, он кивнул.
- Фредериксен? Не знал, что ты опустился до такого, и тебя выгнали из органов… - сильно «спотыкаясь» о согласные, протянул швед.
- Меня не выгнали, язва ты противная… - поморщился Хольгер. – Я просто пришел, куда пришел. Вот и все. Я слишком труслив, чтобы покончить жизнь самоубийством, так что пью…
- Это мне в пору лезть в петлю…а ты какого черта? – выпив залпом виски, выдохнул Бервальд.
- Ну уж нет…Ты рассказывай, чего тебе по петлям лазать… - замотал головой датчанин.
- Мне неприятно…
- Мне тоже неприятно смотреть на ломающегося, как школьница, здорового бугая. И что?
- Да что ж ты нос свой тычешь в дела тебе не полагающиеся…
- Рассказывай…Помнишь же, как в детстве – никаких секретов.
- Это не такой уже секрет… - Бервальд, похоже, плюнул на сопротивление напору любопытства Хольгера и снял очки, потирая переносицу. – Таких, как я, много… Взрыв в Центре унес не одну жизнь… Тино там, наверное, лучше…
- Не одну… лучше… СТОП!? – механично покивав на большую половину слов друга, Фредериксен встрепенулся. – Только не говори мне, что Тино погиб в этом бардаке!
- Погиб… - Оксештерна закрыл глаза и опустил голову на скрещенные руки.
- Ну мать мою за Копенгаген… - шокировано распахнув глаза, датчанин запустил руку в волосы. – Как…как это случилось!?
Перед глазами у блондина то и дело мелькали кадры из совместного детства пятерых мальчишек-детдомовцев, одним из которых был он сам. Тино всегда был самым весёлым и оптимистичным из всех. Он умел радоваться солнцу, цветам, ветру…и безумно любил Рождество, заявляя, что в Лапландии, на его родине в Финляндии, живет самый настоящий Санта (которого называл он очень странно – Ёлупукки). Жизнерадостный финн всегда был душой компании, но больше старался придерживаться Бервальда, который защищал его от хулиганов.
- Я не расскажу тебе ничего нового – все есть в новостях. Его смерть не отличалась от смерти других там…
- Да что ты знаешь о смерти… - озлобленно рыкнул Хольгер.
- Я знаю достаточно, ускользнув от слепой старухи с косой, - швед совсем поник и, казалось, вот-вот расплачется. – То утро было совсем-совсем обыкновенным…

Несколько мрачное, но абсолютно статичное утро. Люди идут на работу. Пятница – не слишком активное время, но необходимо было закончить все работы. Средито и дело снующих туда-сюда чиновников мелкого и среднего ранга из разных министерств крайне неспешно шли Бервальд и Тино. Швед был в строгом темно-синем костюме, белой рубахе и галстуке, светлее костюма на тон. Вайнамёйнен, маленький, светловолосый, немного пухлый финн с очень выразительными синими, почти фиалковыми, глазами, едва доставал своему партнеру до плеча. Он был в светлом кремовом костюме с идеально наглаженной рубахой и бардовом галстуке. Типичный чиновник среднего звена. Они вместе шли к нему в офис – Оксештерна должен был представлять интересы его отдела на судебном процессе, так что швед спокойно следовал за маленьким юрким приверженцем Рабочей партии.
Поскольку на завтрак времени у них абсолютно не осталось из-за трижды проигнорированного будильника, приходилось подкрепляться на ходу. Обсуждая бумаги и уплетая домашние пончики с джемом, обильно присыпанные пудрой, они направлялись к непосредственному месту работы.
- Смотри… - придерживая пончик одной рукой, Бервальд указал ручкой на третий пункт в документе, которым махал ему перед носом Тино. – Если мы попробуем отказать ему согласно этому, то у нас есть неплохой шанс выиграть этот процесс.
- Да… ты прав… - закивал финн. – Только меня это волнует меня куда меньше, чем грядущий день рождения Хольгера. В этот раз он решил праздновать его в конце июля… числа эдак 25… Как раз нам сдадут наш домик после ремонта.
- Это будет отлично, особенно, если его не надо будет сдавать в ремонт обратно после гулянки Фредериксена. Зря ты печёшься. Я год с лишком его не видел и не особо горю желанием его лицезреть снова… - фыркнул швед, таки доев пончик и вытерев руки влажной салфеткой. – Я бы хотел обсудить, пока время есть, хоть немного интерьер для упомянутого тобой домика… Я хочу делать все сам.
- Я не против, - солнечно улыбнулся Тино, чуть не вздрогнув от сосредоточенно-хмурого выражения лица Бервальда, которое вгоняло несведущих в холодный пот, а на самом деле являлось простым смущением. Суровые северные люди. – Но я, все же, хотел бы поговорить о дне рождения Хольгера. Ты же знаешь, что это важный праздник для него…
Оксештерна на это только кивнул и несколько поник. Да, он великолепно помнил, что из всей их небольшой компании датчанин был единственным, кто даже не знал дня своего рождения. Хотя, чего можно было ожидать от того, кого подбросили к дверям детского дома даже без свидетельства о рождении, а с одной только запиской на датском, что малыша зовут Хольгер, и у его родителей просто нет возможности его содержать. Мальчишкой он это переживал крайне болезненно, а потом попросту наплевал на все и назначал каждый раз день произвольно, но где-то обязательно в июне-июле, чтобы быть немного ближе к друзьям, большинство которых родилось именно летом.
- Вот видишь! Так, надо будет выбрать ему подарок… - Вайнамёйнен разулыбался пуще прежнего. – Так, давай придумаем, что именно? Я считаю, что раз он у нас полицейский, то…
- Конституцию в подарочной обложке…или коллекционный уголовный кодекс, - поморщился Бервальд. С датчанином у них всегда были стычки и терки, как они не пытались жить мирно.
- Уууу… - закатил глаза несчастный Тино. - Ну что ж ты за противина такая. Я хотел попросить тебя достать ему овчарку через Людвига. Если не сможешь – я попрошу борзого у моего соседа по офису Ивана. Вот у него собаки! Волшебные просто!
- Давай лучше о деле, нежели о Хольгере… - рыкнул швед, пройдя несколько вперёд и открыв перед Тино двери правительственного здания. – Прошу…
- Спасибо… - кивнул финн, ловко проскользнув в помещение.
***
Освободились они только около трех часов дня. Уставшие от бумажной волокиты, оба северянина спустились на улицу, чтобы пройтись до ближайшей кафешки. Но Бервальд был бы не Бервальд, если бы не ухватил с собой бумаги и не втолковывал их Тино по ходу. Только теперь это уже были не законы, трудовые договора и прочее, а варианты дизайна, который им подготовили. Финн же выл и ругался, что это надо переделывать и его абсолютно не устраивает цвет детской, которую они готовили для мальчишки, которого хотели усыновить.
- А я сказал – синее! – сощурился Оксештерна, смотря своим самым убедительным взглядом.
-Голубой с белым тоже будут неплохо. Не вгоняй ребёнка в депрессию! – хмурился Вайнамёйнен, наглядно демонстрируя мудрость из старого анекдота «Не садись на лошоночка!»
- А, может, планетарий и синие стены? – снова убедительно нахмурился швед.
- Нет! – взмахнул руками Тино, выбив листки из его рук. Как раз таки дизайн комнаты в стиле планетария плавно взлетел, был подхвачен ветром и аккуратно опустился под припаркованный рядом со входом фургончик Фольксваген.
Взвыв о своем уникальном личном везении, финн вручил все свои папки в руки Бервальду и попросил его подождать. Сам же быстро-быстро направился к авто, чтобы вытащить этот самый злосчастный лист.
Швед же, решив таки поесть, спокойно вернулся в здание и прошел к рецепшену, чтобы отдать бумаги до возвращения. Мельком посмотрев на часы, он отметил, что уже 15:25, и перерыва у них осталась немногим меньше часа. Вздохнув, Оксештерна поправил воротник и обернулся, чтобы выйти на улицу к Тино. Сам Вайнамёйнен уже был на пороге здания и собирался открыть двери, чтобы пройти в помещение, но…
На какой-то момент показалось, что здание поднимается в воздух, а в следующую секунду мощная волна, высвободившаяся при взрыве, опустила всех обратно на землю, одновременно сметая все на своем пути.
Стеклянные панели, которых было множество в фойе, раскололись на осколки под давлением, тут же разлетаясь в разные стороны и увеличивая смертоносный эффект бомбы. Дышать было абсолютно невозможно, как и что-либо услышать, кроме ужасающего гула. Поток воздуха с частицами стекла, обломками стен и панелей не просто резал кожу, но и разрывал на части тех, кто имел несчастье попасть под удар.
Бервальда сбило с ног и больно впечатало спиной в деревянный борт стойки. Голова гудела от удара, а тело ныло от ран и ожогов. Тем не менее, главной мыслью его оставалось «Найти Тино». Жизнь миниатюрного финна для него была едва ли не бесценна, а вот сейчас она была в явной опасности.
Кое-как осмотревшись по сторонам, швед прокашлялся и медленно-медленно пополз вперёд – туда, где умудрился увидеть светлую шевелюру и рукав кремового костюма финна. В дыму было очень трудно и больно дышать, глаза слезились, отчего видимость при родных Бервальду -2 падала совсем. Как на зло, в очках разбилось одно из стекол, и толку от них было мало.
Где-то в стороне он заметил лежащую без сознания девушку – это была коллега Тино, которая спустилась вместе с ними вниз, чтобы встретить своего сына. Ребёнок лежал рядом с ней, сжимая её руку.
Немного поодаль, уже на улице, неподвижными грязными пятнами лежали тела других людей. Оксештерна почти ничего не слышал, кроме монотонного гула и бешеного стука собственного сердца. Правда, через все это прорывались вой сирены и крики людей. Пожарная сигнализация не сработала, видимо, снесло и датчики обломками хлипких конструкций наружных стен первого этажа. Бервальд, отслуживший в армии и не раз побывавший в горячих точках, не мог отделаться от ощущения дежавю, которое настойчиво преследовало его – обломки зданий, крики людей, огонь и нестерпимо мерзкий запах смерти, который он знал, которого он боялся.
- Тино… Кäresta… ты где?*- закашлявшись, крикнул швед. В ответ ему послышались только приглушённые стоны кого-то из раненных.
Сориентировавшись на источник звука, Оксештерна смахнул с глаз выступившие от едкого дыма (а от дыма ли?) слёзы и пополз в направлении, где, предположительно, находился Тино.
Вайнамёйнен лежал ничком. Его тело было сильно обожжено и усыпано осколками – финну не повезло оказаться между стеклянными дверями и у самого эпицентра взрыва. Волосы были сильно перепачканы его же кровью.
Разглядев всю картину через одно уцелевшее стекло очков, швед хорошенько чертыхнулся, с тихим рыком поднялся на ноги, приложив все оставшиеся силы, и, едва не падая, кинулся к Тино. Несколько раз споткнувшись, рухнув наземь и снова встав, он делал все, чтобы добраться до своего самого дорогого и ещё, возможно, живого человека.
- Тино! Тино! – таки добравшись до Вайнамёйнена, Бервальд упал на колени, не обратив внимания на то, что под коленями хрустнули стекла, а на грязный пол брызнула кровь. – Эй… Тино.
Боясь причинить лишнюю боль живому (а швед верил, что он непременно жив!) телу, он бережно перевернул его на спину, придерживая руками так, чтобы обожженные участки кожи не прикасались к бетону. Близоруко щурясь, Оксештерна прикоснулся к лицу финна.
Судя по ощущениям и ярким алым пятнам в поле зрения, оно было залито кровью, на лбу и скулах слегка шершавые участки – ссадины. Попытавшись нащупать пульс на шее с правой стороны, где располагалась сонная артерия, Бервальд наткнулся на что-то острое – пальцы обожгло болью. Охнув от неожиданности, он наклонился, стараясь рассмотреть сквозь уцелевшую линзу хоть что-то. Предметом, об который он порезался, оказался кусок стекла, споровший ту самую артерию и приличный кусок шеи. Надеяться на что-то теперь было глупо. Финн был мертв.
- Тино… - тихонько протянул Бервальд, проведя ладонью по его щеке. – Не смешная шутка…
Оксештерне казалось, что вот сейчас финн моргнет, зажмурит глаза и хихикнет. Потом немного пошипит на то, как ему больно, потом обнимет его за шею и попросит забрать отсюда прочь, не стесняясь сказать, что ему страшно.
Но Вайнамёйнен лежал всё так же неподвижно, смотря в потолок. Любые попытки Бервальда провести хоть какую-то реанимацию были абсолютно бесполезны. Создавалось впечатление, что между реальностью и его желанием прошла трещина: логика и разум констатировали, что финн мертв: его сердце не бьётся… вот только сам Бервальд отказывался в это верить.
Но, как бы этого не хотелось шведу, реальность, увы, была неизменна. Осознание смерти Тино пришло не сразу. Можно сказать, что оно было крайне вынужденным – вера в чудо сломалась под давлением аргументов логики. Как только это знание было прочувствовано сердцем и понято в полной мере, мир будто замер, остановился. Ни люди, ни крики, ни полыхающий огонь, ни стоны раненных, ни возможность быть заваленным обломками или пострадать при повторном взрыве, которого следует ожидать всегда, Бервальда не волновали. Его вообще больше ничего не волновало.
Правда, несколько позже из глубины души начали подниматься боль, гнев и жажда мести. Хотелось порвать виновников всего это на клочья своими руками. Он был зол на себя. Не пристань он к нему с этими бумажками, они бы ушли хоть немного дальше отсюда, Тино бы остался жив.
Взяв финна на руки, Бервальд медленно-медленно поднялся в полный рост, не ощущая положенной дикой боли от ран по всему телу, и направился прочь из здания правительства.
Практически не разбирая дороги и чудом удерживая вертикальное положение, Оксештерна медленно-медленно побрёл по улице. Ему хотелось оказаться как можно дальше отсюда. Что было дальше – швед не помнил.

- Очнулся я в больнице уже двадцать четвертого. Все тело было перебинтовано. На тумбочке мне положили документы – я должен быть одним из адвокатов, которые будут представлять обвинение, - завершил рассказ Бервальд.
В помещении уже стало менее людно. Потушили половину освещения и очень недовольно косились на двух засидевшихся за стойкой – у бара был принцип работы до последнего клиента. А эти самые последние клиенты, видимо, решили встречать тут рассвет и по домам не спешили. Да и куда им было идти? Никто их не ждёт.
От рассказа Оксештерны у Хольгера остался мерзкий осадок, который он пытался залить алкоголем. Получалось скверно. После того, как умолк Бервальд, они не произнесли ни слова. Одному было больно, а второй не мог подобрать слов.
Спустя около получаса молчание первым нарушил сам швед.
- А что у тебя случилось-то? Чего ты пьешь?
Подавившись водкой и хорошенько прокашлявшись, Фредериксен недоумевающее посмотрел на друга и расхохотался, все ещё продолжая кашлять.
- Бервааааальд! – стукнувшись лбом о барную стойку, прохрюкал блондин. – Я, конечно, понимаю, что север, холод, густая кровь, вся любовь… но… Нафиг тормозить, как эстонцу!? Полчаса ты морозился, как идиот в сугробе после бани.
- Фредериксен… - сощурился недовольно швед.
- Ладно… - тут же принял серьёзный вид Хольгер. – Но ты, правда, тормоз. У меня ситуация не такая… ммм... плачевная, как у тебя. Хотя, это как ещё посмотреть.
- Рассказывай…
- Начнём так… Наверное, ты уже в курсе, что мы с Хеллем уже полгода живем вместе и этот наглый норвежец сам грохнул сумками об мой порог… и ногу, но это не так важно.
- Чего? – ошарашенностьОксештерны и его удивленность были пропорциональны довольной и мечтательной улыбке на лица Фредериксена.
- Того. Живем мы вместе, придурок, - цыкнул датчанин. – Эх ты, ухо от селёдки. Он квартиру, которую получил от приёмников, оставил своему сводному брату… Ну,Эспена же ты помнишь? Мелкий, пришибленный, и за этой наглой норвежской мордой таскался. У них ещё мать-эмигрантка была, которая от них отказывалась в роддоме.
- Добился своего… - хмыкнул Бервальд, пропустив почти все мимо ушей. – Наверное, брал измором. Это я про тебя…
- Закройся, противище… - зашипел Хольгер. – Не у всех так, как у вас с Тино – объявил в пятом классе, что он твоя жена, так он никуда и не девается. И вообще… сбил ты меня. Так вот… Этот мелкий ур… братец Хелля затащил его в ряды молодежного движения Рабочей партии. Вроде как и ничего, но это мне не нравилось совсем. И знаешь, что? Они поехали тогда на Утёйю! Они поехали туда вдвоём!
- А ты не мог попроситься в ряды полицейского эскорта? – изогнул брови Оксештерна. – Хотя, это бы ничего не изменило.
- Не взяли… Да и черт с ним уже… Мы говорили с Хеллем буквально за пол часа до того, как началась стрельба. Он говорил, что у них пасмурно, немного брызгает дождь, но тепло. Они с Эспеном плавали и собирали травы в лесу. Я слушал и улыбался. Но я никак не мог отделаться от упорного ощущения, что это наш последний разговор, что больше я эту отмороженную мордуТорбьёрнсеновскую не увижу. Стало страшно. Я хотел даже отпроситься, но меня не отпустили. А потом…потом сообщили о стрельбе. Как на зло – транспорт сломался в пути. Без командира начинать не давали, а этот подонок чинил авто на половине пути! Все что я мог – стоять на берегу и смотреть, и слушать, как этот псих расстреливает ребят, которые буквально на каких лет пять меня моложе. Я молил и Бога, и Богов, чтобы Хетиль остался жив. Наверное, меня слушали в пол уха…

Небо было серым и нагнетало обстановку пуще прежнего. Солнце, казалось, спряталось за тучи и тихо плакало о стольких смертях. Тревога будто душила Фредериксена, заставляя то и дело поторапливать ведущего лодку коллегу. Плавающие недалеко от берега тела подталкивали только к самым страшным сценариям развития, отчего датчанин едва не выл. Истерящие ещё живые подростки, которых они выловили по дороге, не могли сказать даже ничего связного, повторяя то и дело «Лучше мы утонем…лучше мы утонем». Некоторые просили телефон, чтобы позвонить родителям.
Лодка, в которой находился Хольгер, причалила к берегу первой. Он даже смог увидеть своими глазами, как этот человек, больше похожий на машину, методично расстреливает молодежь и не брезгует делать контрольные выстрелы в уже трупы подростков. Смазанной от волнения в его памяти осталась картина, как к террористу в полицейской форме подлетает отряд сцпецназовцев и заламывает руки, срывая с головы наушники. Он видел и слышал, как этот безумец проговорил с легкой улыбкой «Я закончил», что повергло Фредериксена в полный шок. В голове у полицейского попросту не укладывалось, на сколько можно быть….машиной. Убийца явно не чувствовал угрызений совести и упивался ощущениями, которые получил от своей акции – Хольгер готов был поклясться, что дай этому уроду убить ещё пару человек – и он кончит от удовольствия. От этого становилось ещё более мерзко – хотелось снять с себя страх и отвращение, налипшие, как паутина и плавно опутывающие сердце. Датчанин видел смерть, он знал, каково это на вкус – убить человека, но не понимал, что такого упоительного нашел этот чертов террорист. Фредериксен чуял своим нутром, что смерти здесь было раздолье, и где-то среди всего этого бардака ему надо найти ещё живого Хелля. Вот только голова кружилась от запаха крови, а страх поверженных убийцей активистов, казалось, через землю передавался ему. Создавалось впечатление, что стоит прикрыть глаза, и все они восстанут на краткий миг и будут так же кричать и умолять, как было перед смертью, будут шептать молитвы на своем родном языке и своему Богу, в которого верят. От этого можно было сойти с ума.
Буркнув кому-то, что он идет искать своего друга детства, Фредериксен рванул сразу в лес – он знал, что Хетиль и его младшенький Бьёрнсен именно там будут прятаться. Даже ещё в детском доме эти двое почти родных, единокровных по матери, братьев всегда убегали в прилежащий лес и прятались там, когда их ругали воспитатели.
Деревья мелькали перед глазами не на много чаще, нежели тела между ними. Споткнувшись об корягу и рухнув наземь, датчанин нос к носу столкнулся с трупом какой-то девушки с каштановыми волосами. Она смотрела на него будто стеклянными широко распахнутыми глазами, в которых были и страх, и мольба, и надежда. Сдержав рвотный порыв, Хольгер вскочил на ноги и поспешил сбежать с этого поля трупов. Такого числа мертвецов он не видел никогда, да и вообще больше двух покойников на столе в морге не встречал. А тут…дети, подростки. Самому Хольгеру было едва 26, а эти активисты были младше его всего на каких пять-шесть лет. Он сразу почувствовал себя стариком, который пережил собственных потомков, а теперь бредёт по мертвому дому. Он не был знаком ни с кем из них, но боль их будто пропускал через себя.
Хелль и Эспен обнаружились скоро. Увидев их, датчанин вздохнул с облегчением, заметив, что Хелль качается из стороны в сторону и что-то шепчет. Он жив. Это самое главное. Подойдя ближе, Хольгер хотел его окликнуть, но замер: Торбьёрнсен сидел на огромном поросшем мхом камне, прижимая к себе тело своего младшего брата, которое выгнулось под неестественным углом. Голова его была повернута и наклонена, как у сломанной марионетки – вбок и назад, руки безвольно лежали на камне вдоль тела. Глаза Эспена, как мог видеть Хольгер, были распахнуты. По белой футболке на спине плавно расползалось кровавое пятно, пачкая руки держащего его Хелля. Сам же норвежец был так же похож на куклу – красивую фарфоровую куклу с точеными чертами лица, миленькой очаровывающей улыбкой, но неподвижными стеклянными синими глазами, в которых нет живого огонька, нет ни одной эмоции, ни одной мысли, а одна лишь пустота.
Нервно сглотнув, датчанин медленно обошел камень и приблизился к Торбьёрнсену со спины. Поборов страх почувствовать не тепло тела, а трупный холод, он положил руки на плечи Хетилю. Тот от неожиданности вскрикнул и невольно разжал руки. Тело его брата тут же соскользнуло с его колен и съехало с покатого камня вниз, упав с неприятным хрустом изломанных костей.
Развернув к себе лицом Хелля, Хольгер опрокинул его спиной на мох и хорошенько встряхнул за плечи так, что тот несколько раз сильно приложился затылком.
- Хетиль! Ты меня слышишь!? – не обращая внимания на предательские слёзы, что скользнули по щекам, прикрикнул Фредериксен на него.
В ответ Хетиль мягко улыбнулся, протянув руку к его лицу, и провел кончиками пальцев по щеке датчанина.
- Хольгер…Ты пришел за мной…Ты заберёшь меня из этого Ада…
Облегченно вздохнув, тот поднял его с камней и обнял, прижимая к себе так крепко, как мог.
- Да…я за тобой. Если бы ты только знал, чего мне стоило сюда прорваться… Я так боялся, что с тобой что-то случится…
- Скажи мне, что этого ничего не было… К нам не пришел полицейский, он не начал нас расстреливать… Эспен жив… они все живы… Никто не умер… это просто мираж… глупый мираж…
- Это не мираж, Хелль, это не мираж. Я бы тоже хотел, чтобы этого ничего не было…
- Нет… нет… - не веря, норвежец замотал головой и попытался оттолкнуть полицейского. – Ты лжешь!
- Я врал тебе когда-либо? – обхватив ладонями его лицо, прошептал Фредериксен. –Но я радом, я защищу тебя, спасу… Теперь тебе нечего бояться, ты не один.
Ничего не ответив, Торбьёрнсен поднял на датчанина заплаканные глаза. Он был сильным человеком, он многое мог вынести, но… но этот кошмар сломал его. Хелль плакал. Слезы текли из его глаз, придавая ему ещё большей надломленности и какого-то полубезумного шарма. Он никогда не видел смерти, не видел, как убивают людей и не знал, каково это – потерять близкого человека.
Фредериксен не представлял, что будет дальше. Самым страшным для него было видеть безумие и страх в глазах Хетиля. Последний лучик солнца и надежды, последний герой, счастье и спасение. Подснежник, пробившийся сквозь лёд и камень, возвещающий, что мир жив и рано ставить крест. А сейчас – он сломлен, он раздавлен и убит. Морально. Хольгеру казалось, что лучше бы он умер сам, пусть даже отдал Богу душу и Хелль…но не это! Ведь безумие куда страшнее смерти.
Смерть убивает тело, безумие – душу. Датчанин великолепно понимал, что теперь душа, само «Я» Торбьёрнсена будет постепенно угасать. То, что он так любил, теперь превратится в жалкую пародию. Срезанный цветок в пустой вазе.
- Я знаю, что безумие и смерть – не сопоставимы, - договорив и смахнув проступившие слёзы, шмыгнул носом Фредериксен, - но иногда смерти страшнее безумие. Хелль, как он сам говорит, видит в отражениях тех, кто был с ними там, на острове, а вчера я застал его за тем, что он разговаривал сам с собой, сидя за столом на кухне. На столе было две чашки чая. Его, с норвежским флагом, и дурацкая кружка с пингвином, которую ему подарил Эспен, единственный пивший из неё, когда приходил в гости. А ещё вчера вечером же он завил, что Эспен его будет ждать. Сказал, что они очень мило побеседовали, вот только Бьёрнсен обиделся на меня, что я с ним не поговорил.
- Может, мне посоветовать тебе хорошего врача? – с сожалением смотря на датчанина, протянул швед. – Хетиль нуждается в лечении.
- Хелль застрелился… - оттолкнув рюмку, которую он держал в руках, Хольгер скрестил руки на столе и опустил на них голову.
Бервальд же шокировано замолчал и, как ему показалось, даже протрезвел. В голове у него абсолютно не укладывалось, как Торбьёрнсен мог так поступить. Он был сильным человеком, он не ломался ни при каких жизненных трудностях, даже из самых патовых ситуаций он выходил с гордо поднятой головой. Он не умел проигрывать, он всегда выходил победителем. И тут такое. Швед решительно ничего не понимал.
Официант снова подал водку и виски. Услышав стук стекла об дерево, Фредериксен поднял заплаканное лицо. Что-то буркнув, датчанин протянул руку и сжал рюмку пальцами.
- А знаешь, что самое отвратительное? – он сел ровно и обернулся к Оксештерне. – Он застрелился из моего табельного оружия. Он вытащил пистолет утром из кобуры, так и висевшей на поясе моей формы, пока я ещё спал. После того, что он устроил мне ночью, попробуй не проспать до обеда, но это не так важно. Проснулся я не от звука выстрела, а от ощущения, что что-то оборвалось, закончилось. И это что-то намного важнее, чем моя жизнь. Это моя вина…
Отерев слёзы рукавом свободной руки, Хольгер шмыгнул носом и выпил залпом рюмку. Он почти не пьянел, но даже такой легкий дурман в голове был для него отчасти спасением.
- Это не твоя вина…. – тихо протянул швед, сжимая свой бокал ладонями. – Это все вина этого ублюдка Брейвика. В суде и в камере я имею неограниченный доступ. Если хочешь, мы застрелим его вместе. Мне же ничего уже не страшно. Да и тебе, наверное, тоже.
- Страх глазами человека – удивительное явление, - отставив рюмку в сторону и взлохматив волосы руками, усмехнулся Хольгер. – Когда он приходит, истинный страх, ты понимаешь, как мелочны были твои опасения ранее… Это полный пересмотр ценностей. И если раньше я боялся, чтобы с Хеллем что-то случилось, то сегодня утром я понял, что я больше боялся остаться один, нежели потерять его. Я теперь прекрасно понимаю, что один, без человека, который любит меня - я не человек. И, знаешь, если бы он не застрелился сам, то его застрелил бы я, когда безумие перешло бы ту черту, где Хелль перестал бы быть Хеллем.
- Смотря на тебя, я могу сказать, что сам по себе страх – ничуть не страшен, пока человек смотрит на него. Если же страх заглянул в самую душу, то человек сходит с ума. Страх долго и упорно смотрел в твою душу, Фредериксен… - допив виски залпом, Оксештерна поставил стакан дном вверх. – Пошли. Нам необходимо обязательно попытаться.
- А знаешь… – рассмеявшись как-то совсем безумно, датчанин достал из кармана деньги и бросил их на барную стойку. – Ты сам псих. Тебе в голову приходят сумасшедшие идеи, пентюх ты северный. Но я их полностью поддерживаю. Этот урод должен заплатить за то, что он сделал.
Спрыгнув с высокого стула, Хольгер прошествовал ко входу.
- С тебя оружие – с меня пропуска… - спокойно встав и оценив оставленную датчанином сумму, Бервальд не стал доставать портмоне и сразу двинулся за другом. – Помнишь, как в детстве? За каждую каплю крови обидчик ответит двумя?
- Помню! – Фредериксен хорошенько пнул ногой дверь, что та распахнулась и со стуком ударилась об стену. – Вот и все! Трагический финал комедии о датском принце. Ведь скажи, я же похож на Гамлета? – хихикнул Хольгер.
- Такой же безумец… - фыркнул Бервальд.
На улице светило яркое солнце, вот только ни датчанин, ни швед его не видели. Для них навсегда наступили сумерки.

Кäresta – в переводе со шведского данное слово обозначает «любимая, возлюбленная»

@темы: Северная Европа, настоящее (2)

---

Настоящее; команда стран Южной Европы.

[hetalia_fight]

Название: «Слабость шакала»
Автор: Южная Европа
Персонажи: Анубис/Египет
Рейтинг: R
Жанр: э, как это назвать?
Дисклэймер: отказываюсь от прав на персонажей.
Размещение: разрешена публикация фика, но с указанием автора и предварительным сообщением, где текст будет размещен.
Примечания: осторожно, зверобог!
Анубис - греческое имя бога; Инпу - древнеегипетское; первейший из жителей Запада, Хентиаментиу, эпитет, приставляемый к имени.
P.S.: Автор любит комментарии!~

625 слов

Он всегда был рядом и всегда ходил за Гуптой, как преданный пёс за хозяином, но настоящим он появлялся всё реже и реже: много времени прошло с тех пор, когда в него верили (а ещё иронично и немного страшно псом называть бога смерти, увязавшегося следом). Обычно это всего лишь черный остроухий шакал с умными глазами. Люди верили, что Анубис — беспородный и безобидный домашний питомец, и смеялись над подходящей кличкой, но Гупта замечал: они боялись. Наверное, чувствовали, что это существо не должно ходить по земле и быть среди них.

Иногда он боялся тоже. Замирал всякий раз, зарываясь в теплое тяжелое одеяло, когда чуть проминался матрас и шакал, бесшумный и, кажется, даже не дышащий, запрыгивал наверх и замирал, будто проверяя, разбудил или нет. Осторожно переступая лапами, он устраивался на постели и прижимался к спине Гупты. Свою длинную острую морду он клал тому на шею. Анубис действительно не дышал. Нос его был сухой и горячий.

В такие ночи сон был беспокойным и нервным, и Гупта просыпался от каждого шороха. Но иногда, бывало, на бедро ложилась человеческая теплая ладонь; иногда поверх одеяла к нему прижимался тёплый, большой, настоящий Анубис. Египту сложно было понять, чего он хотел, но до самого утра он лишался сна вовсе, а шакал всё трогал его, сминал покрывало сильными пальцами и… не делал ничего.

Когда Гупта пытался посмотреть на него, Анубис снова превращался в беспородного пса, да так быстро, что можно было бы счесть это глупым наваждением. Поэтому Гупта поставил зеркало прямо напротив своей постели. И в нём он по ночам видел очертания шакальей морды, видел, как блестели клыки, когда Анубис чему-то скалился и сухим горячим носом прижимался к нему.

Но совсем редко, с промежутками, растягивающимися на десятилетия и иногда века, Инпу откидывал край одеяла и запускал руку под бельё Египта. Смотреть запрещалось всегда, и они не поворачивались лицом к лицу, и можно было только чувствовать его руки и могучее тело.
И подглядывать. Ведь этого никто не запрещал.

Руки, державшие сердца миллионов, перекладывавшие их из чаши в чашу, Египет не сомневался, до предела осторожно, так же осторожно и ласково скользили по беззащитному перед ними человеческому телу. Шерсть близко прижавшейся морды щекотала кожу, Анубис то слегка прихватывал его плечо острыми зубами, то вылизывал шею — всё так же безмолвно и бесшумно. Гупта чувствовал себя почти счастливым: он этого хотел, и ему льстило чувствовать себя избранником божества (хотя сама смерть выбрала его).

Несмотря на долгие, иногда изнурительные ласки, особенно когда Египта возбуждало уже одно ощущение Анубиса рядом, будь он псом или подобным человеку существом, момент проникновения был неожиданным. Большая горячая плоть вонзалась в Гупту без подготовки, и ему было и хорошо, и мучительно больно. Он позволял себе кричать. Он видел в зеркале, как часто двигались бедра Анубиса, и если бы не замирающее сердце и щекочущая спину шерсть, он бы думал, что спит с обычным мужчиной.
Хотя нет. Забыть, что с божеством делишь постель, невозможно.

Постоянно Инпу клал ладонь на его грудь и острыми нечеловеческими когтями скрёб и царапал кожу, будто хотел добраться до самого нутра. Он был всегда независимым судьей, но Египет знал: он хочет его сердце, хочет держать его в руках и взвешивать с легчайшим пером правды. И он знал, что сердце Египта перевесит. Едва ли Анубис любил грешников, но, если такие существа умеют радоваться, он был бы этому рад.

…иногда это прекращалось на века, но потом первейший житель Запада все равно приходил и возлежал с Гуптой. И тот никогда не знал, будет ли следующий раз, потому что
или всё закончится тем, что Анубис раскроет и достанет его сердце, или прежде память о древних египетских богах сотрется вместе с ним. Да и, скорее всего, он жил только благодаря Египту, заставшему то время, когда золотая колесница Ра каталась по небу.

Они оба нуждались друг в друге, и оба друг от друга зависели,
ибо даже малейшая слабость могла стоить им всего.

@темы: Южная Европа, настоящее (2)

---

Настоящее; страны Восточной Европы.

[hetalia_fight]

Что нас держит вместе? Только ли географическое положение или общее прошлое? Нет, всё это при должном желании и рвении изменяемо. Историю перепишем, территории подвинем, обо всё забудем, заткнём уши и воспитаем наших детей на чужих идеалах, но….
Мы всё равно вместе в этот день, от него бесполезно бежать и что-то говорить о внезапно заболевших кошках, бабушках, цветочках, являющихся предлогом не прийти на вечер. Всего один единственный вечер, только-то и всего, к тому же не такой уж и ненавистный…. Просто, как ни странно, именно во время него мы начинаем чувствовать себя виноватыми…. Ну, по крайней мере, я… Нет, не за прошлое мне стыдно, а как раз за настоящее! Которое мы с таким наслаждением прожигаем, упиваемся болью от наших колких слов в сторону Ивана, и когда мы видим его грустную улыбку, больше не чувствуем тревоги. Ха, а ведь раньше я всё был готов за него отдать… Ну, почти. Да, с годами остаются только плохие воспоминания, а всё хорошее забывается, но пока что время не сумело стереть этот праздник с наших календарей.

***

Иван широко улыбается, он протягивает руку для приветствия сначала Эстонии, потом Латвии, а затем и мне. Приходится улыбаться так же широко, до боли в щеках, а вот Брагинскому это, похоже, даётся с лёгкостью, он всегда искренне рад видеть гостей в своём доме.
«Рад, что вы пришли!» - говорит он и приглашает за стол. Его сёстры уже сидят на диване, рассматривают старые фотографии. Наташа всё такая же, неизменная в своих вкусах, одета в лучшее платье, а вот Оля опять шокирует своим декольте, видимо, платье было подарено очередным ухажером, размер явно не её.
Арловская отрывает взгляд от фотографий и смотрит на меня холодно и оценивающе.
- Здравствуй, Торис. Мы тут нашли одну фотографию, не хочешь посмотреть? - И она, не дожидаясь моего ответа, протягивает затёртую и выцветшую карточку.
«Боже, когда, когда она была сделана? В сорок пятом, конечно же! Да, как тогда помню…» - Пол начинает уходить у меня из-под ног. Эстония и Латвия решают поинтересоваться, что же меня так взволновало.
- О, Торис, компроматик на тебя! - Эдуард пихает меня под бок локтем и хихикает. Райвис тоже подхватывает и начинает откровенно ржать.
- Что вы тут такого забавного в моём альбоме углядели? – Иван, внезапно возникший за моей спиной, тоже смотрит на карточку, и как по команде смех стихает.
Брагинский усмехается и хлопает меня по плечу:
- Это я тогда сфотографировал, прости, не смог сдержаться, – Россия отходит к столу и начинает расставлять тарелки. Я отдаю фотографию обратно Наташе. Она всё так же безучастно принимает у меня карточку и ещё раз смотрит на неё.

***
Вечер прошёл тихо. На удивление тихо. Райвис ухитрился напиться и вырубиться раньше, чем вконец охаметь и начать вспомнить проигранные бои. Эдуард практически сразу углубился в недра интернета посредством своего новенького коммуникатора. Девушки ушли пораньше, сославшись на то, что ещё хотят посидеть и со своими ветеранами и поздравить их лично.
Я же боялся глаза поднять в сторону Ивана, а он всё о чём-то говорил и спрашивал. Я отвечал односложно, старался показать, что мне всё это неинтересно теперь…..
- Торис!
- Д-да?
- Пошли салют запустим.
Мои глаза округлились, и я стал лихорадочно перебирать в голове варианты отговорок.
- Простите, не хочется. – я улыбнулся, посмотрел в глаза Ивана. «Да, вот так, мне не интересно, мне_не_хочется_с_тобой_играть».
- Ну, раз не хочется, значит, не надо. – Брагинский спокойно встал, смахнул с галстука крошки и направился к двери.
«Зря я так сказал, хотя нет, всё правильно, это же очень опасно, вдруг в меня прилетит кусок этой петарды?»
Россия уже закрывал за собой дверь, когда я сорвался с места и бросился за ним.
- Постой! Я передумал! - Иван посмотрел на меня удивленно, одной рукой придерживая дверь, в другой держа огромную коробку фейерверков.
- Чего это ты?
- Ничего, простите меня! Давайте я понесу! - Я подхватил коробку с петардами и вышел на лестничную клетку.
«Какая, к чёрту, петарда, какая опасность? Я прошёл самое страшное, что в сто раз страшнее разноцветных огней, и сегодня я имею право начихать на всё и…. Почувствовать себя живым, как тогда, на той фотографии!»

@темы: настоящее (2), Восточная Европа

---

Настоящее; команда стран Древнего мира.

[hetalia_fight]

название: До десяти
автор: страны Древнего мира
жанр: AU, повседневность, ангст
рейтинг: PG-13
фандом: Axis Powers Hetalia
персонажи: Рим, Древняя Германия, Священная Римская Империя/Чибиталия (намеки)
дисклеймер: все права у мангаки
от автора: фанонные имена для Рима и Древней Германии

читать

0. Zero

У Людвига целых десять историй, по одной на каждый шрам. Некоторые стали не более чем полосками на коже, другие пропали без следа. У Людвига много шрамов и часть из них в сердце.
Он мог бы думать о чем-то другом, о светлом и милом, о добром, но в темноте они друг против друга: он и дьяволы, и никому не сбежать. Людвигу хочется выть, просить: «Спаси меня, спаси!», но он сидит тихо, как мышка в норе.
У него целых десять историй, целых десять шагов, таких тяжелых шагов за дверью - чтобы вспомнить их все.

1. Uno

Все начинается в топях Севера. Людвигу шесть и он никогда не нарушает правила, он послушный, прилежный и аккуратный. Но когда мальчишке говорят: «Никогда не углубляйся в чащу, потому что там есть болото, которое пожирает детей», он может только улыбнуться.
Сказки в детстве, он вырос, однако не выбирал свое любопытство, оно выбрало его, опалило огнем, заставило сердце быстро-быстро стучать, ладони потеть, а внутренности мерзнуть от предвкушения. Всего один раз Людвиг не будет послушным.
Он идет так быстро, как может, а когда устает, то хватается за первое, что подвернулось под руку. Ойкнув, он подносит палец к глазам и в нем торчит самая большая колючка, которую только можно представить. Но разве такая мелочь может остановить?..
Болото пахнет тиной, сыростью и умирающими цветами. Людвиг наступает на сухие островки, он предельно внимателен, ему ничего не грозит. Шаг за шагом, все глубже, дальше, пока руки не начинает покалывать от страха. Он пугается, превращаясь из смелого и дерзкого воина в маленького мальчика. Ему всего шесть, а рядом только воды болота, и совсем некому помочь.
Становится душно, будто он стоит в грозовом облаке, душно и сонно. Голова идет кругом, и Людвиг делает шаг, второй, третий, а потом его ноги больше не могут шевелиться. Он застрял и чем больше двигается, тем быстрее начинает погружаться в нутро топи.
Он мог бы бороться, но он всего лишь маленький мальчик, которого некому спасти.

2. Due

Родители погибают, когда Людвигу исполняется десять. Он хочет знать, было ли им больно, хочет взглянуть на безжизненные тела, но ему не дают. На похоронах на нем белая рубашка (мамина любимая), а все остальное черное, как смоль. Перед тем, как комья влажной земли посыпятся вниз, Людвиг читает стихи. Его голос сильный и ровный, никаких слез, только слова.
У него есть слова для всех, но для него только стандартные фразы: «сочувствуем» и «нам очень жаль». Поэтому когда он возвращается в свой опустевший дом и замечает оторвавшуюся пуговицу на рукаве рубашки, все что остается - намертво ее пришить.
Людвиг умеет обращаться с иголкой, но руки дрожат, а очередной укол слишком силен. Красная точка увеличивается, набухает, а затем катится вниз по ребру ладони к белоснежному манжету.
Едва он собирается сунуть мизинец в рот, его руку хватают.
- Привет, - говорит очень высокий мужчина с глазами его отца. – Вымой руки, - командует, - и спускайся.
Он забирает две сумки, набитые вещами, вешает их на плечи и берет коробки. Прежде чем уйти, бросает пристальный взгляд на фотографию в рамке. На ней три человека, но в живых сейчас только один.
Людвиг не отвечает, а когда тяжелые шаги перетекают в поскрипывание половиц, он позволяет себе сесть на пол и разрыдаться. Ему бы очень хотелось бороться, но он всего лишь маленький мальчик, который совсем один. И ему очень страшно.

3. Tre

Он правда старается, очень сильно, но Людвиг не может сдержать вздоха и говорит: «Вы совсем не умеете обращаться с детьми».
Ансельм улыбается, и это хороший знак, потому что первая улыбка за две недели запоминается навсегда. Они ужинают, и Людвиг сражается с жаренным куриным бедром. Сейчас разговоры о смерти и его самочувствии нужны мальчишке меньше всего, поэтому он благодарен за то, что их нет.
- Я умею обращаться с солдатами, - серьезно сообщает его дядя. – Пойдешь служить, когда станешь старше?
- Меня могут убить, - «я мог умереть», думает Людвиг, и картошка на его тарелке начинает вонять тиной. – Если будет война.
- Смерть повсюду, - замечает Ансельм и тут же давится воздухом. Не стоило этого говорить.
Он дарит племяннику обеспокоенный взгляд, а того будто это совсем не тревожит. Но Людвиг становится еще тише, чем обычно, отодвигает стул и подымается из-за стола.
- Спасибо за ужин. Я уберу.
Он собирает тарелки, возвращается за опустевшей салатницей, забирает масленку и высокие стаканы, в которых всего минуту назад плескался ананасовый сок. Лучше возиться с посудой на кухне, чем смотреть на чье-то виноватое лицо. Намывая стакан, Людвиг думает о том, что они встретились впервые за четыре года, и опять когда он остался один.
Стакан выскальзывает, падает и разбивается, а Людвиг в попытке его поймать только глубоко режет палец.
- Хочешь себе все руки изуродовать? – Ансельм ворчит, хмурится и достает аптечку. Водяная струя гоняет осколки по дну раковины и тихо шумит. – Закрой и сядь. Больно?
- Больно, - кивает Людвиг, но говорит не про эту царапину. – Я не сказал вам спасибо.
Его палец быстро обрабатывают и бинтуют, наверное, Ансельм делал это не раз.
- У меня был только один брат.
- Я про болото, - Людвиг ковыряет ногой щель между плитками, мямлит, так что становится противно от собственного голоса, но если он подымет голову, то точно заревет.
- Отец хотел тебя отлупить, - хмыкает Ансельм. – Будто забыл, как мы ошивались там все детство. Помню кабана, который зашел слишком далеко, а мы только могли смотреть, как его затягивает вниз. Прямо как тебя. Страшно было?
- Очень.
- Не называй меня на «вы», имени будет достаточно. Договорились? – Ансельм сжимает маленькое плечо и слегка встряхивает Людвига.
Он правда не умеет обращаться с детьми, так может вот он шанс научиться?

4. Quattro

Следующей жертвой падает большой палец на левой руке. Размотав бинт, Людвиг внимательно осматривает его со всех сторон. Зрелище неприятное, но и притягательное одновременно. Мальчишка знал, что рыбалка была плохой идеей, но Ансельм настаивал. И вот результат.
Людвиг делает вид, что не знает, что дядя обсуждает его по телефону. Кто бы ни был на том конце провода, он говорит много, потому что Ансельм часто кивает и вставляет только короткие реплики.
Сегодня он не выдерживает. Бросив бинт на тумбочку, Людвиг выбирается из кровати и спускается вниз.
- Не можешь заснуть? – Ансельм отрывается от книги.
- Если вы хотите что-то знать обо мне, почему бы меня не спросить?
Людвиг впервые видит, чтобы взрослый человек выглядел таким смущенным, как ребенок, попавшийся на какой-то шалости. Но это длится недолго. Захлопнув книгу, он подается немного вперед и всматривается в лицо Людвига.
- Это детский психолог.
- Она или он ничего не знают обо мне, так как можно советовать? – золотистые брови сходятся на переносице и Людвиг поджимает губы. Он знает, что возможно не слишком желанен в этом доме, но раз он тут, почему бы с ним не считаться?
- Не знаю, - пожимает плечами Ансельм. – Не помогает?
- Мне не два года и я не слепой. Вы с отцом плохо ладили, он нехорошо о вас отзывался. У вас есть своя жизнь, а я мешаю.
Чтобы сказать это, Людвигу требуется куда больше мужества, чем он предполагал. Иногда он хочет остаться один, но чаще боится, так сильно боится, что его начинает тошнить. А что если он разозлится и выгонит его? Соберет вещи и отдаст на попечение государства, закроет дверь и сможет дальше жить, будто никакого Людвига и не бывало.
Мальчишка начинает переминаться с ноги на ногу, он в отчаянии.
- Иди сюда, - Ансельм хлопает рядом с собой, а когда Людвиг садится на самый краешек дивана, мужчина сдерживается чтобы глубоко не вздохнуть. – Ты не мешаешь – это первое. Что касается второго – мне трудно, когда люди молчат, поэтому – говори со мной, это поможет.
Людвиг не произносит ни слова, наоборот, его губы еще больше сжимаются, а сам он бледнеет. Что будет «третьим» знает только бог, а на него мальчишка никогда не полагался.

5. Cinque

Эта девочка странная, потому что делает странные вещи. Людвиг подходит ближе, чтобы все рассмотреть. На берегу никого кроме них. Люди есть, но они так далеко, что напоминают только черные тени.
Подобрав камень размером с кулак, она кладет его на раскрытую ладонь, подносит к лицу и едва не утыкается в него губами. Людвиг не понимает, что она шепчет, но ее лицо настолько сосредоточено, что необходимо понять – это важно. Завершив разговор, она отправляет камень к другим. За то время, что он смотрел, мальчишка может насчитать пять таких, но потом камни становятся больше и больше.
- Надорвешься, - неодобрительно замечает Людвиг. Еще парочка шагов и он сможет схватить ее за руку.
Девчонка замирает, склоняет голову к плечу. Камень не выбрасывает, хотя видно, что руки дрожат – тяжелый.
- Брось его, - Людвиг тычет пальцем вниз, а потом, спохватившись, вспоминает, что он говорит по-немецки. Может в Италии совсем не знают немецкого? – Давай, положи.
Присев на корточки, Людвиг хлопает по мелкой гальке под собой, глядя этой ненормальной в глаза. И тут – чудо! Она широко улыбается, кивает и очень-очень медленно разжимает пальцы, а потом все, что может чувствовать Людвиг - острую боль и свой собственный вскрик.
Над ними жаркое солнце Палермо, четыре часа пополудни.

6. Sei

Странного мальчика в платье, все-таки мальчика, зовут Феличиано, и Людвиг приглашен на семейный обед. Он думает, принимать приглашение или нет – с незнакомыми людьми, мальчишка чувствует себя замкнуто и неуютно, кроме того – идти не с кем. Ансельм уехал, поручив его близким друзьям, поэтому Людвиг проводит дни в одиночестве. Это неплохо, но немного скучно.
- Приходи, - убеждает его Феличиано по телефону. Он сносно говорит на немецком – большая удача. – Я сказал, что ты мой друг, так что дедушка не возражает.
Где-то вдалеке раздается вопль, а затем в трубке слышится неприятный и громкий голос. Много-много слов сливается в одно большое, затем следует шумная перебранка и Феличиано опять начинает говорить: «Прости, прости, это старший брат. Он грубый, но не злой. Я вас познакомлю!».
Вот с этим Людвигу точно не слишком хочется знакомиться. Но, наверное, придется. Он приходит на пять минут раньше, и почти сразу натыкается на Феличиано. Сегодня на нем рубашка и шорты, что выглядит куда уместнее.
- Чао! – маленький итальянец машет руками, будто его крики неспособны привлечь достаточно внимания. Он вообще много говорит. Трещит без остановки.
Людвигу неловко и приятно одновременно. Едва шагнув в ворота, Феличиано быстро, но бережно хватает его за руку. Как раз за побитые камнем пальцы. Они стоят так некоторое время, и почему-то внутри Людвига рождается непонятное волнение, от которого ему становиться жарче и он опускает глаза.
Солнце теперь кажется ласковой рукой, хотя еще пару минут назад Людвиг думал, что оно вытянуло из него всю жидкость. Но настоящий жар прямо тут, сосредоточился в его ладони и нырнул в маленького итальянца.
- Порко кане!
Мелкие камни, не больше кончика большого пальца, падают неподалеку. Оттолкнув Феличиано, мальчишка успевает как раз вовремя, потому что прямо ему в лицо летит еще один камень, больше. Он быстрый, теплый и больно врезается в ладонь. Подросток, кричащий гадости, стоит поодаль, а потом, убедившись, что Людвиг его увидел, демонстративно разворачивается и уходит в сторону дома.
- Что он сказал? – внутри Людвига все кипит, но он пытается казаться спокойным.
- М-мм… - Феличиано мнется, а затем на его щеках появляются два ярких пятна, - … сказал, что ты грязная собака, но это он… - итальянец жует губы, стараясь подобрать слова. – Антонио говорит, что это взросление, он становится гадким, но потом все будет нормально. Это был мой брат.
Но в этом пояснении явно нет нужды. Этот голос Людвиг узнал бы из тысячи.

7. Sette

Людвиг оказывается за одним столом с очень странной семьей. Обед почему-то начинается в четыре тридцать, но вряд ли этих людей волнуют правила. Они сидят на первом этаже. Все окна и двери на веранду открыты настежь, но туда больно смотреть – солнце слишком близко, поэтому Людвиг исподтишка рассматривает семью Феличиано.
Ему нравится добродушный большой итальянец с неаккуратной прической и улыбчивый мужчина с оливковыми глазами. Последний называет первого то Джианни, то Джиованни, поэтому Людвиг начинает подозревать, что эти имена равнозначны. Эти двое приятны, но мальчишка, который буравит его взглядом, определенно пугает.
- Картофельная башка! – совершенно внезапно он издает боевой клич, и это не может кончиться хорошо.
Он сгребает пасту со своей тарелки, вот так, прямо руками, и швыряет это все в голову Людвига.
- Ловино, нет! – кричит зеленоглазый, который представился как Антонио, вскакивает и быстро наклоняется над столом. То, что он сказал «нет», Людвиг понимает по тому отчаянному «но», которое вырвалось из его рта.
Антонио ловкий, поэтому он ловит почти все, а то, что не успел, оседает на скатерти и в стакане Людвига. Спасибо, что не долетает до лица, но это не камень – было бы скорее обидно, чем больно.
- Думаю, ты ему нравишься, - доверительно сообщает Феличиано. Он сидит рядом и широко улыбается, будто ничего странного не произошло, а его дедушка заходится в добродушном хохоте. Его большая ладонь ныряет в волосы Ловино, но тот фыркает, уклоняется и отталкивает руку.
Антонио выглядит расстроенным, он что-то втолковывает Ловино, крепко держа его за предплечье, но после парочки «стронцо» и тройки «пуццо», начинает сердиться. Они препираются, но, в конце концов, мальчишка вырывается и убегает вглубь дома. Едва Людвиг начинает ощущать облегчение, как Джианни поворачивается к нему и становится предельно внимательным.
- Расскажешь про свою семью? – просит он.
Людвигу надо время чтобы подумать, время. Именно поэтому он шарит глазами по комнате, а когда Антонио встает и его пиджак слегка отодвигается в сторону, тогда Людвиг и замечает то, что, наверное, видеть не должен.
Даже если бы война не была его увлечением, он бы все равно узнал этот предмет. Сглотнув, мальчишка переводит взгляд на дедушку своего нового друга. Он бы увидел подбадривающую улыбку, если бы перед глазами не стоял пистолет. Людвиг говорит, а его внутренности крутит в водовороте, засасывая словно болото. Ему опять страшно и кажется, что вот теперь точно никто не спасет.

8. Otto

- Ты долго не приходил, я подумал, что что-то случилось.
Феличиано сидит под деревом, вытянув ноги, и теребит край платья. Раньше эта одежда выглядела дико, теперь Людвиг почти привык. Самое трудное это врать, поэтому либо молчать, либо говорить о чем-то другом.
- Это из-за сплетен, да? – итальянец выглядит взволнованным и щипает себя за раскрытую ладонь. – Дедушка хороший, люди просто любят болтать. Он тратит много денег на город и благотворительность, да, но… его дважды пытались убить, - Феличиано глубоко вздыхает и вцепляется в корень дерева, на котором сидит. Он смотрит перед собой пустым взглядом.
Людвигу не хочется знать, откуда у них деньги, чем они занимаются и как живут. Ему нравится общество Феличиано, нравится он сам, но его семья пугает. Они выглядят такими добрыми, но напряжение, которое сковывает мальчишку, едва он вспоминает этих людей, не дает поверить в эту доброту до конца.
- Я просто был занят, - едва вытолкнув из себя эту откровенную ложь, Людвиг садится рядом. Но, наверное, стоило соврать, чтобы увидеть, как моментально засветился итальянец?

9. Nove

Друзья его дяди довольно беспечные люди, поэтому Людвиг может проводить время почти так, как пожелает. Никто не трясется над ним, только узнают, не голоден ли он и может что-то нужно. С Феличиано весело, но иногда тяжело, впрочем, Людвиг не помнит, когда последний раз у него был кто-то близкий его возраста.
Ансельм возвращается через пять дней и находит Людвига возле ворот Феличиано.
- Он добрый ребенок, но другие часто обижают его, - Джиованни стоит рядом с машиной, курит и отгоняет дым в сторону, чтобы он не шел на детей. – Приходи когда захочешь, - добавляет он и треплет Людвига по волосам, совсем как тогда за ужином Ловино.
Почему-то в этот момент весь страх, который начинал заполнять Людвига, едва этот человек оказывался рядом, отступает, и он может вздохнуть. Становится легко и просто, он даже едва улыбается и ловит широкую улыбку в ответ.
- Почему ты не берешь с собой телефон? – Ансельм останавливается рядом. Он выглядит напряженным и сердитым.
- Не надо кричать, - мягко, но в то же время жестко замечает Джиованни.
Когда они смотрят друг другу в глаза, Людвиг понимает, что происходит что-то не слишком приятное. Никто не кричит, не лезет в драку, но воздух вокруг становится как стеклянное крошево.
- Вы его отец? – дедушка Феличиано окидывает Ансельма оценивающим взглядом. Конечно, он знает, что нет, Людвиг сказал, что его родители погибли в автокатастрофе.
- Я его опекун. Показать документы?
Ансельм знает итальянский, на удивление весьма неплохо, но говорит на немецком. Чтобы как-то отвлечься от этой тягостной встречи, Людвиг думает, что было бы неплохо пойти на какие-то курсы. Все вокруг почти полиглоты и это немного задевает.
- В другой раз, возможно, - Джиованни докуривает сигарету и, открыв дверцу машины, тушит ее в пепельнице, которая вделана в ручку. – Не ругайте его, они просто играли.
Ансельм ничего не отвечает, хотя всего на секунду Людвигу кажется, что что-то случится. Машина уезжает, они остаются стоять рядом с воротами, а Феличиано молчит, с опаской поглядывая на высокого незнакомца.
- Пошли, нам надо поговорить.
Людвиг мог бы что-то ответить, но ему неудобно говорить в удаляющуюся спину. Поэтому, попрощавшись со встревоженным Феличиано, мальчишка идет за дядей. Что-то произошло и это может все изменить.

10. Dieci

- Собирайся, - отрывисто приказывает Ансельм, едва они переступают порог дома. – Завтра уезжаем обратно в Германию. И, бога ради, не надо никому об этом говорить. Особенно твоему другу.
- Почему?
Людвиг не может не спросить. Его пугают эти перемены, все неправильно. Нервозность обычно спокойного и сдержанного Ансельма, открытая бутылка с алкоголем на столе, которую тот моментально убирает, едва Людвиг сосредотачивает на ней внимание.
- Сделай, как я прошу.
Вокруг сплошная темнота и лед. Мальчишка ежится, затем кивает и уходит собирать вещи. Складывая свои рубашки, носки, нижнее белье и все прочее, он постоянно думает про своего нового друга. Как можно уехать вот так, не сказав ни слова? Зная Феличиано, Людвиг уверен, что тот будет очень переживать. Как можно с ним так поступить? У него есть совесть, именно поэтому он тайком набирает номер по памяти.
- Привет.
- Чао, - слабо откликается Феличиано. – Что произошло?
- Не знаю. Он сам не свой. Утром мы уезжаем, - рискует добавить Людвиг и сразу ему становится стыдно – просили не говорить, но он сказал. – Хочешь, я приду попрощаться на рассвете?
- Хочу, - тут же отзывается итальянец, голос у него сдавленный, он шмыгает носом и слышать это просто невыносимо. – Приходи, а я поставлю будильник, чтобы не проспать.
Они молчат. Людвиг не знает что сказать, а его друг слишком огорчен, чтобы болтать.
- Ставь на шесть, - в конце концов, советует Людвиг и вешает трубку.

11. Undici

Шаги замирают, и Людвигу хочется испариться. То, что окутывает его - это не страх, это даже не ужас. Это что-то настолько глубокое, что разрушает его до костей. Дверь открывается, неприятно скрипя, а на пороге стоит тот человек, который его сюда приволок. Он ничего не говорит, но подходит ближе. Людвиг успевает увидеть вспышку в темноте, почему-то перестает думать о себе, вспоминает Феличиано и просит у огромного и невидимого бога, чтобы тот спас. Но не его. О себе он позаботится сам.

12. Dodici

Всю ночь Ансельм не может уснуть, а под утро забывается в каком-то невнятном кошмаре. Где-то он ошибся, где-то его жизнь пошла не так. Что стало причиной: жадность, глупость или собственная небрежность? Сейчас нет никакого смысла об этом думать, потому что он крупно влип.
Что его пугает больше всего, так это осознание, что он мог взяться за эту… «работу», «ответную услугу», «долг», как ни назови, а суть не отразит. В мире похищаются сотни детей, не всех находят, многих убивают, но это всегда было где-то там, далеко. Когда такое же предложили ему, уже в тот момент внутри Ансельма родилось однозначное: «Нет», и оно бы стало реальностью, если бы он все еще был один. Но теперь он не был, и с этим тоже приходилось считаться.
В какой-то момент (хотя зачем кривить душой – сразу после угроз), он сказал, что подумает, подготовится, он все сделает верно. Людвига пришлось держать на виду, мальчишка был правда ему дорог, он бы себя никогда не простил, если бы тот пострадал. Но сейчас он отказался. Им надо быть подальше оттуда, от этого чертового дома, Сицилии и этого ребенка, которого ему необходимо было похитить.
Когда он увидел их вместе с Людвигом, то едва не поседел. Когда-нибудь племянник его поймет, если он решится рассказать, а пока пусть между ними будет напряжение, противостояние, может даже ненависть, но все останутся в живых.
Будильник зазвонил в шесть тридцать и прозвучал словно выстрел, заставив Ансельма резко открыть глаза и дернуться.
- Людвиг!
Быстрый душ, почистить зубы, сумки уже собраны. Мальчишки в комнате нет, не обнаруживается его в кухне или ванной комнате, возле дома тоже пусто. Внутри немца начинает шевелиться скверное предчувствие. Оно крепнет с каждой минутой, наваливаясь, как огромная могильная плита.
Наскоро одевшись в первое, что подвернулось под руку (пусть это простые кеды и подобие спортивного костюма), Ансельм уверенно идет к дому семьи Варгас. Он знает все, о чем ему рассказали, он выучил каждую букву, внимательно просмотрел фотографии и план дома. Достаточно чтобы пройти там с закрытыми глазами, а потом вернуться обратно.
Перед домом пусто и тихо, только камеры тычутся в пространство. Он не намерен дать себя заметить, поэтому приходится двигаться осторожно, кружить там, где можно было бы пройти прямо. Однако обход ничего не дает, но дает ожидание.
Через некоторое время из-за ворот выбегает Джиованни Варгас. Разминается, а потом начинает медленно и лениво бежать в сторону ближайшего парка. Он без сопровождения, поэтому Ансельм движется следом, стараясь, чтобы его не заметили. По крайней мере, до того момента, когда они останутся одни.
Посреди одной из дорожек, итальянец останавливается.
- Может, хватит уже? – его голос звучит громко, четко и раздраженно.
Раз его обнаружили, то смысла скрываться нет, поэтому Ансельм выходит и останавливается напротив, чуть ближе, чем необходимо, если учитывать правила приличий, но как раз так, чтобы ударить, если понадобится. Он знает, как опасен этот человек и уверен, что по первому зову сюда могут примчаться его люди. Ему не хочется умереть вот так.
- Ищешь своего подопечного?
Ансельм резко втягивает воздух. Молчать невыносимо, но едва он открывает рот, как Джиованни поднимает руку, показывая ладонь. Если этот жест не значит «сдаюсь», то возможно он означает «заткнись»?
- У меня плохие новости, - итальянец подбирается, будто каменеет на глазах, - его увезли.
И Ансельм перестает сдерживаться, нападает, целясь кулаком в лицо итальянца. Было бы странно, если бы было легко, поэтому тот быстро приседает и Ансельму едва удается избежать падения, когда его бьют по ноге. Он слишком зол, а это плохо, поэтому после непродолжительной схватки (где он получает по зубам, а его противник теперь щеголяет разбитым носом), он оказывается сверху, схватив Джиованни за горло.
- Теперь отойди, - к голове приставляют пистолет, и Ансельм замирает. Голос чужой, он никогда его не слышал. – Убери руку и отойди, - дуло пистолета еще плотнее впивается в затылок, и приходится подчиниться. – Хорошо, - невидимый человек бьет его, видать, в этом он тренирован, потому что немец почти сразу теряет сознание, даже не успев повернуться.

13. Tredici

- Мы нашли твоего мальчика. Людвига.
Голова очень болит, но когда к лицу Ансельма подносят стакан с водой, он выпивает его, не задумываясь. Джиованни сидит на стуле напротив дивана. Рука со стаканом была его. Это очень… гостеприимно.
- Пока что, но только пока, я не буду спрашивать, какова твоя роль в этом деле. Если бы ты послушал, то я бы смог сказать, что и моего внука украли. Затолкали в одну машину и увезли, - итальянец молчит, кажется, что он спокоен, но только сейчас Ансельм может рассмотреть его напряженную позу, - слишком быстро, чтобы мы успели что-то сделать.
Вода в стакане ходит ходуном, и Ансельм не сразу понимает - это из-за того, что у него дрожат руки. Итальянец откидывается на спинку.
- Мне тяжело об этом говорить… Я сожалею, - заканчивает, так толком и не продолжив, Джиованни. – Мы отдадим… тело, чтобы вы могли его похоронить. Хотя, как вы собираетесь перевозить его через границы? Особенно учитывая явные пулевые ранения…
Джиованни продолжает говорить, Ансельм больше не пьет воду, он смотри перед собой, не видя совершенно ничего. В голове пугающая пустота. Нет злости, ярости, отчаяния или горечи, вообще ничего.
- Мы можем взять все заботы на себя, - когда немец возвращается в реальный мир, он слышит именно это и подымает голову. – А теперь… - положив на стол рядом с собой пистолет, Джиованни упирается раскрытыми ладонями в колени и слегка подается вперед, - … у меня есть хорошие вопросы, и мне нужен ответ.

@темы: Страны Древнего мира, настоящее (2)

---

Настоящее; команда стран Западной Европы.

[hetalia_fight]

Название: Совет от старшего братика.
Автор: Западная Европа
Персонажи: Франция, Нидерланды, упоминается Бельгия
Жанр: джен, юмор
Рейтинг: PG
Дисклаймер: мир и персонажи мне не принадлежат.
Примечание: сам Франция называет себя «старшим братиком», даже бородку для этого отрастил, чтобы соответствовать образу © английская хетавики

Нынешняя весна была какой-то неправильной. Слишком много дождей. Слишком много серого цвета.
Франциск откровенно томился за письменным столом, разбирая безликие папки макулатуры.
Он бы с куда большим удовольствием прошелся сейчас по улице, свернул в знакомый переулок, значительно сократив дорогу, а после улыбнулся бы своей знаменитой улыбкой сердцееда, встав под своды Парижского театра. По неизвестной причине, в подобные дни француза магнитом тянуло на классические оперные представления. Смешной отпрыск Англии (Силенд, кажется?) говорил, что это из-за того, что Франциску хотелось вспомнить те времена, когда он еще годился не только на роль декорации.
Не сдержавшись, Франция все же приоткрыл окно, впустив в душный кабинет аромат цветов. Голова приятно наполнилась истомой, на мгновение вытеснив все мрачные мысли на второй план, оставив лишь сакральное чувство блаженства и едва ощутимый запах роз. Медленно вздохнув, Бонуфуа постарался запомнить это восхитительное состояние душевного покоя. Скоро предстояла встреча, и спокойствие ему было необходимо.
Говоря откровенно, Франция плохо понимал мотивы, влекущие такую скупую и холодную страну как Нидерланды к его порогу. Раз за разом тот приходил, почти ничего не говорил, и Франциску казалось, что если бы он, согласно законам гостеприимства, не звал бы Холла выпить чаю, тот бы так и оставался стоять у двери, думая о чем-то своем, а иногда и внимательно изучая страну любви взглядом холодных серых глаз.
Раздался стук. Бонуфуа рассеяно отметил зародившуюся внутри радость - появился повод оставить треклятые бумажки пылиться на столе.
Как и ожидалось, за порогом стоял Холл. Такой же замкнутый и слегка нервозный, как и в прошлый свой визит.
Мягко улыбнувшись, Франциск жестом пригласил его войти. Оставив промокший плащ и зонтик на высоком треножнике неподалеку, нидерландец невнятно высказал что-то, что весьма отдаленно можно было принять за благодарность.
Они снова пили чай. Нидерланды все так же едва ли не на автопилоте делал глотки, мало обращая внимания на блюдо с аппетитными круасанами. Поначалу Францию несколько бесило то, что его великолепную кухню не ценят, но со временем он как-то привык. Хотя скорее просто понял, что Холлу было безразлично все вокруг, а не только реалии его страны.
В этот раз случилось нечто из ряда вон выходящее. Подняв голову, Холл заговорил. Это было неожиданно. Обычно во время подобных визитов, продолжавшихся уже довольно продолжительное время, болтал только француз, а нидерландец лишь время от времени кивками и скупыми ответами давал понять, что Франциск ведет беседу не с блюдцем для конфитюра.
- Ты ведь знаешь, что такое любовь, да? - было видно, что суровому мужчине эта фраза далась нелегко. Франциск был, с одной стороны, искренне счастлив, что дело сдвинулось с мертвой точки, и, быть может, именно сегодня он узнает причину странных визитов своего знакомого. Однако с другой стороны, происходящее его пугало: все это до ужаса напоминало то, что он сам вытворял в гостях у Англии после ситуации с Суэцким каналом. Мысль о чем-то подобном с Нидерландами в главной роли заставляла в ужасе шевелиться белокурые вихры на его голове.
Отставив в сторону недопитую чашку, Бонуфуа все же кивнул, мысленно пытаясь придумать какой-нибудь достойный ответ на любой из возможных вопросов.
- Бельгию?
Вновь кивок,покров с тайны скинут! Франциск облегченно вздохнул и едва не рассмеялся, но сдержался, чтобы не обидеть незадачливого влюбленного.
- Своди её в театр, - подмигнула страна, прославленная своими ловеласами. – Подари шоколад, букет цветов, в конце концов. Потом в кафе своди, старший братик знает множество подходящих местечек!
- Это не то! – повысил голос Холл, слегка покраснев. – Я не такого рода любовь имел в виду. Просто… После провозглашении независимости, все как-то… не так... – нидерландец судорожно пытался правильно подобрать слова. – Я… я просто хочу, чтобы все было как раньше!
Франция подумал, что впервые в жизни видел Холла таким взволнованным и смущенным. На губах француза расцвела улыбка.
- Знаешь что, давай тогда сделаем так…

Если бы Франциск был Англией и вокруг него порхали феи, то одна из них безусловно бы назвала его пакостником. Но он просто не мог ничего поделать со своей натурой.
Оставалось лишь надеяться, что увидев стриптиз с карамелью, Бельгия не прибьет рассеянного нидерландца первой попавшейся под руку табуреткой…

@темы: Западная Европа, настоящее (2)

---

Настоящее; команда славян.

[hetalia_fight]

Название: Валошкi
Персонажи: Беларусь; упоминаются Россия, Украина, Литва и Польша
Рейтинг: R
Жанр: джен, мистика, ангст
Размер: мини
Дисклаймер: Химаруя
Саммари: Нечто на тему недавней смертной казни и исчезновения родного языка в Беларуси.


– Вы… уверены?
Дорогая ручка в монохромном металлическом корпусе на мгновение замирает над горизонтальной полосой на листе бумаги. Не удостоив совсем ещё молоденького атташе ответа, её хозяйка через секунду одним росчерком выводит там крупные угловатые «Н. А.».

Молодой человек смотрит на неё сверху вниз с явным неодобрением, даже не пытаясь его скрыть. Наталье, впрочем, всё равно. Зелёный совсем, в посольство устроил, должно быть, как и всех, пузатенький папенька. Она же многое повидала и многое узнала на своём веку, и как решаются такие вопросы – тоже. Так что не засунул бы он своё пуританство…
– Вы действительно верите, что это сделали они и что всё это правда?
Арловская с удивлением поднимает глаза вверх и встречает строгий, колючий, осуждающий взгляд. Приставучий какой. Да как он вообще смеет…

Глаза невольно пробегают по испещрённому буквами белоснежному листу, где сухим официальным языком прописаны кровь, и слёзы, и смерть, и оторванные конечности, и вываленные из чьего-то живота, как из авоськи, внутренности, и запах горелой человеческой плоти, и два таких же желторотых, как принёсший ей бумаги на подпись, виновника этой трагедии.
Взрыв на станции метро «Октябрьская».
– Другой правды у меня нет.
Арловская надеется, что хоть теперь он от неё отстанет.

Говорят, давным-давно правил в её землях князь, который все свои смертные приговоры исполнял исключительно собственноручно. Не то, мол, забываешь цену собственным приказам. Сейчас же лишить человека жизни проще, чем срезать ножом с клумбы букет цветов. Одной кривой загогулиной в документе – чик! – и нет головы.
А князь тот сам, кстати, долго не прожил.

Жаркий августовский день. Брат, широко замахиваясь на спелые, налившиеся зерном колосья, косит пшеницу где-то невдалеке. Его не видно, но Наташа слышит, как размеренно лезвие со свистом рассекает воздух и как Ваня негромко что-то напевает себе под нос. Неподалёку под старой яблонькой присела отдохнуть с дороги Оля. Оля тяжело дышит: у неё болит спина, но Наташе не до отдыха. Наташа идёт рвать цветы. Эти самые, синенькие. Наташа хочет венок.

Она держит стебель одной рукой, второй тянет на себя. Сухую жилистую траву перервать оказывается не так-то просто – та поддаётся с большой неохотой, отчаянно впиваясь в ладони, и, разжав кулак, Наташа видит, что кожа покрыта красными болезненными полосами-вмятинами.

– Ну, ну, – неодобрительно качает головой Оля, невесть когда успевшая подобраться со спины. Широкая тёплая ладонь, чуть загрубевшая от домашней работы, влаживает в её руку простой кухонный нож. – На-ка вот, белоручка ты наша.
Наташа не обижается, потому что Оля не умеет обижать. Всё, что ни говорит сестра, звучит в самом худшем случае как ласковый упрёк. А ножиком и правда сподручней.

Совсем рядом шуршит сухой полой соломой коса. Они очень похожи, брат и Оля: широкие скулы, мягкие волны пепельно-русых волос, крепкие плечи. Наташа не такая. Её черты лица тоньше, кость мельче, кожа нежнее. На правах младшего любимого ребёнка она жила на всём готовом и чёрной работой никогда обременена не была. Позже именно из-за этой холодной красоты и манеры держаться под стать девице княжеских кровей на неё и положат взгляд хозяйственный литвин Торис и беспечный чудак пан Феликс. Позже она, всю жизнь мечтавшая походить на брата хоть вполовину так же сильно, как Оля, жадно впитает, как губка, его традиции, культуру, язык и с головой уйдёт в сельское хозяйство, не обращая внимания на то, что миром давно уже правит научно-технический прогресс.

Но это потом. А пока Наташа ходит от одного цветка к другому, легко и аккуратно перерезая стебли, и, поглощённая этим занятием, совсем не замечает, что в руках набрался уже чуть не целый сноп.

Наталья неторопливо чеканит текст, который так и не удосужилась прочитать: сама знает, что надо говорить, как рассказать, как убедить в том, что эти две смерти им абсолютно необходимы. «Тебе поверят», – сказали Наталье, и ей, похоже, действительно верят. Арловская смотрит в камеру не мигая, изредка чуть хмурясь в нужных местах своей речи, с идеально прямой спиной, с аккуратно лежащими на коленях узкими ладонями, и её умением держать себя восхищаются все. Кроме него.

Арловский (к вящему неудовольствию Натальи оказавшийся её однофамильцем) смотрит на неё странным взглядом, не то с брезгливостью, не то с сожалением. Наталья его не видит, но чувствует затылком два впивающихся ледяными иглами глаза. Какого-то особого цвета эти глаза, вот в чём, наверно, причина беспокойства Натальи. Когда-то и у неё были такие же, но теперь, после многих лет, они слишком глубоко запали в осунувшееся бескровное лицо и казались выцветшими от усталости, как цветы от солнца.

Да, точно, они похожи на цветы… как же их… да как же они называются…

Запись окончена. Суетятся вокруг люди, студия утопает в негромком гуле, только вынимающая маленький сплюснутый шарик с проводом из уха Наталья всё та же – до сих пор напряжённая, сосредоточенная, по-другому просто не умеющая. Не глядя протягивает наушник за спину, чтобы его забрал звукорежиссёр, но вместо этого шарик перехватывают длинные холодные пальцы.
– Здраднiца, – зло выдыхают бледные губы ей в ухо.
Наталья несколько секунд сидит неподвижно, пока до неё доходит смысл сказанного, потом медленно разворачивается, но Арловского уже нигде не видно.

…Наталья плещет в лицо водой из-под крана и поднимает глаза на своё отражение в зеркале. Измождённое лицо единственной страны в Европе, где всё ещё процветает смертная казнь, бороздят прозрачные струйки. Страны, в которой есть законное убийство и нет родного языка. Она, впрочем, не настолько забыла белорусский, чтобы не понять Арловского. «Предательница» – вот как он её назвал сегодня.

– Монтаж видео закончат сегодня вечером. Завтра пустим в эфир, – отчитывается Наталья о проделанной работе. – И, кстати, – раздражение вдруг пробивает брешь в её глухой броне вечной невозмутимости, – мне вам сколько раз повторить, чтобы больше никого не брали в управление без моего ведома? Этот новенький, Арловский… он…
Министр, которому уже давно не терпится уйти домой, нетерпеливо отворачивается, не дав ей договорить.
– Не работает у нас никакой Арловский. И вообще, мы новых кадров не принимали уже полтора года как, – отмахивается он от растерявшейся Натальи, как от назойливой мухи.

Вечереет. Тепло пахнет полем, медовым клевером, свежей землёй; монотонно-убаюкивающе гудят пчёлы, стрекочут кузнечики да тинькают в листве яблони какие-то маленькие коричневые птички.
Наташа оборачивается и видит, что Ваня уже закончил с работой и идёт к Оле. Смеясь, вытирает лицо полотенцем, которое та ему подала, устало ерошит мокрые от пота волосы, налипшие на лицо и шею. Принимает из Олиных рук глиняную крынку, полную свежего парного молока, жадно её осушает большими глотками.

Наташа подходит к ним, смотрит, как резко дёргается кадык у пьющего большими глотками брата, терпеливо молчит, ожидая, когда и на неё обратят внимание. Допив и проведя по губам тыльной стороной ладони, Иван возвращает крынку Оле и наконец улыбается Наташе. Любовно трогает её за плечо, перебирает мозолистыми пальцами цветы в Наташином венке, удивительно идущие к её глубоко посаженным бездонным внимательным глазам, белой, как сметана, коже, которую почти никогда не брал загар, и простому льняному платью с расшитым крестиком подолом.
– А ты, маленькая, знаешь, как называет твой народ эти цветы?
Наташа с серьёзным лицом кивает и что-то отвечает брату.

Наталья снова зачем-то исподлобья снова смотрит в зеркало после бессонной ночи и видит там чудовище с резкими от электрического света, нечеловеческими чертами лица, со впалыми глазами, кажущимися ещё больше и глубже из-за полумесяцев тёмных синяков под ними, с всклокоченными волосами и растрескавшимися губами. Как умудрилась она, страстно мечтавшая стать похожей на брата, превратиться в такую образину?
– Что же творится с тобой, Арловская? – глухо отражается от кафельных стен её шёпот.
«То ли ещё будет!» – обещает ей чудовище.

…На скользкой от мартовской слякоти гранитной плитке станции метро «Октябрьская» лежат два василька. Никто не замечает их и не задаётся вопросом, что делают здесь простые полевые цветы в такое время года.
Она знает. Она ведь вспомнила наконец, как они называются.
«Валошкi», – думает Наталья, вспоминая глаза Арловского.

@темы: настоящее (2), Славяне

---

Прошлое; команда стран Центральной Европы.

[hetalia_fight]

Название: Затишье перед бурей.
Персонажи: Венгрия, Пруссия, Германия, Австрия.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: история, драма.
Саммари: 28 июня 1914 года австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд был убит боснийским сербом в Сараево. Страны Тройственного Союза восприняли данное событие как повод к войне.

Арты кликабельные

Эржи

Сколь сладок бы ни был напиток, послевкусье всегда будет горьким. Пожалуй даже, чем слаще будет питье, тем горше - послевкусье. Жидкое золото, виноградный мед, токайское крепче и слаще других вин, венгерские виноградники насылают дурман, и голова идет кругом. Эржбета пьет медленно, большими глотками, сладкое вино заполняет рот и течет по горлу вниз, оставляя терпкий, горчащий привкус. Венгерка наполняет стакан снова и снова пьет. Отважные воины и кочевники много сотен лет пили токайское вместо воды, это не мешало им ровно держаться в седле и ровно резать глотки врагам. Но Эржбета закашливается, и по щекам текут слезы, не золотые, прозрачные, как Дунай, и соленые, как далекое море. Она не воин и не кочевник, она слаба и изнежена, враги не боятся ни ее стрел, ни копий, ни мечей, они вообще ни во что ее не ставят.
Эржбета плачет тихо, почти беззвучно, стоя на коленях перед раненым. Она держит его руку так крепко, что на белой коже проступают красные следы от ногтей. Она бездумно перебирает его волосы и смачивает губы, только отчего-то не водой, а токайским. По ее лицу ручьями текут слезы, падая вниз, на окровавленные простыни и тело раненого.
- Ты только не умирай, - шепчет она, - только не вздумай и вправду умереть.
Родерих Эдельштайн белее простыни. На ней кое-где хотя бы проступают красные кровавые пятна, а в лице австрийца нет ни кровинки. Под глазами у него залегли черные тени, губы разбиты, а чуть выше груди зияет рваная рана - подарок, привезенный с Балкан.
Эржбета аккуратно меняет повязку, все, что осталось от нее прежней, - отсутствие страха перед видом крови. Ни воли, ни силы, она ловит себя на мысли, что дай ей сейчас в руки меч, она не вспомнит, каким концом его держать.
- Это ты меня такой сделал.
Ей впору возненавидеть Эдельштайна, это ведь его работа, это из-за него она сменила оружие на кухонную утварь, это он превратил воина в хрупкую женщину, способную быть лишь домохозяйкой и сестрой милосердия, он, все он! Ему она отдала все, что имела, для него забыла о свободном прошлом, ради него сменила одежду кочевника на платье - ведь он сулил золотые горы, дарил ей цветы и улыбки и признавался в любви. Эржбета завоевала для него добрую половину Империи, а Родерих взял в плен ее сердце. Он кружил ее в свадебном танце вдоль берега Дуная, по блистательной Вене, он шептал ей, как она прекрасна и как нужна ему, что они будут вместе, всегда будут вместе...
Хедервари отпускает холодную руку австрийца и прячет лицо в ладонях - нет, не может она его ненавидеть, чтобы он ни сделал, как бы ни поступил! В ее глазах до сих пор стоит он, такой, каким был много лет назад, в день их свадьбы, счастливый, с солнечными лучами, играющими в волосах, светящийся славой и радостью, на пике могущества, тот, к чьим ногам пало полмира и она, Эржбета Хедервари.
"Когда все изменилось? Когда он успел настолько сильно измениться?" - Эржбета ищет ответ и не может найти. Родерих отдалялся от нее, все больше уходя в политику, он все больше стремился к гегемонии в Европе, становясь хитрым, расчетливым и жестоким. Он не воевал с врагами, он подавлял их, и враги склонялись сами, некогда столь же гордые и свободные, как Эржбета, они становились марионетками в опытных руках австрийца. А ей было горько смотреть, как умирает свобода, умирает от рук и слов того, кого она любила.
Родерих звал ее с собой на Балканы, а она просила его остаться в Вене и сама не могла объяснить, почему. Она любила гордых и неприступных жителей Балканского полуострова, деливших с ней турецкий плен, вечно сражавшихся, считающих, что жизнь без свободы не жизнь, но дело было не в этом. Эржбета умоляла мужа остаться ради него самого: "Балканцы не покорятся и не сдадутся", - говорила она. А Родерих только смеялся в ответ: "Как будто я иду на войну!" Хедервари так и не смогла убедить его, что приезд австрийской делегации балканцы рассмотрят именно как войну. Она осталась в Вене вместе со старым Императором, а Родерих уехал с молодым наследником престола. Вернулись они совсем скоро - эрцгерцог в гробу, а Родерих тяжелораненый.
В бреду Эдельштайн грезит войной, сожженными городами и поселениями, кровавыми реками и плачем балканских народов. Когда он открывает глаза, черные от расширенных от боли зрачков, в них кипит ненависть и жажда возмездия. А Эржбета перебинтовывает кровоточащую рану и пьет токайское. Золотые реки сменились реками слез, а сладость - горечью. Эржбета не хочет войны, она слишком от нее отвыкла.

Гилберт

- Я его терпеть не мог! - честно заявляет собутыльникам Гилберт, с грохотом отпуская кружку на стол.
Собутыльников у него двое - портрет кайзера Вильгельма и зеркало. Каждый раз, когда происходит нечто важное, и Байльшмидт хочет напиться и выговориться, он снимает со стены портрет кайзера и ставит его на столе рядом с зеркалом. Кайзер молчит и снисходительно смотрит, но Гилберт тешит себя иллюзией, что глава государства внимательно его слушает и не видит причин возражать. Зеркало, напротив, говорит с Гилбертом одновременно, по крайней мере, когда он сам говорит, у отражения двигаются губы, и создается ощущение, что оно кричит на Байльшмидта в ответ.
- Тупой интеллигент, строящий из себя невесть что! Весь мир, видишь ли, должен перед ним ползать!
У Гилберта есть две причины злиться на австрийца, две вещи, которые он не готов простить юго-западному соседу.
- Что ему, черт подери, мешало присоединиться ко мне, а?
Байльшмидт испытывающе смотрит на кайзера, зная, что того волнует схожий вопрос. В конце концов, почему после гибели Священной Римской Империи им надо было идти разными путями? Разве не были бы они силой вместе, объединившись во имя и благо германской нации? Но нет же! Чертов австриец бросил Гилберта на произвол судьбы, а сам выстроил себе очередную Империю. Стоило только пруссаку завести разговор о единстве, Родерих только снисходительно смотрел, поправлял очки и деликатно молчал, всем своим видом демонстрируя, как неприятна ему эта мысль.
- Индивидуалист, - кривится Гилберт, и зеркало выдает ту же гримасу, - урод чертов! Ему лишь бы блестело и переливалось всеми цветами радуги!
Байльшмидт смачно сплевывает на пол и салютует кружкой портрету и зеркалу. Кайзер бездействует, а отражение салютует в ответ.
- А что он сделал с Эржи, мать его! Во что он превратил Эржи!
Гилберт прикусывает губу при мысли о Хедервари - их детство и юность прошли вместе, Эржбета, помнится, в чем-то даже превосходила его. Как бы ему ни было обидно и стыдно быть побежденным девчонкой, Байльшмидт не мог не отдавать ей должное - венгерка была отличным бойцом, одним из лучших. А теперь, говорят, она разучилась стрелять из лука и владеть мечом, говорят, она носит длинные и неудобные платья, а волосы собирает в замысловатые прически, говорят, она поет и танцует, а еще беспрекословно подчиняется Австрии. От этих мыслей Гилберту горько, и он запивает их глотком крепкого пива в надежде заглушить боль и разочарование.
- Я его терпеть не могу. Но такого и ему не желал.
Кайзер молчит, и молчание его выражает согласие, а зеркальное отражение кивает, ему тоже не нравится происходящее.
Байльшмидт был бы непрочь победить австрийца в бою, он только хотел бы пустить давнему сопернику кровь и посмотреть, будет ли она течь ровно, соблюдая эстетические вкусы Эдельштайна. Но стрелять, исподтишка, прячась в толпе, в того, кто пришел с мирными намерениями, - подлость, недостойная ни воина, ни рыцаря, удел дикарей, кровожадных и недоразвитых. У Гилберта и самого есть неподалеку такой дикарь, огромный и свирепый, поддерживающий ту шваль, что ранила Эдельштайна. При мыслях о диком и враждебном соседе, не знающем, что такое честь и достоинство, лишенном культуры и этических норм, Гилберта передергивает. Он залпом опустошает кружку и с вызовом смотрит на собутыльников.
- Пусть будет война! Зададим им жару!
Перед угрозой дикарей австриец становится своим, за него можно и нужно вступиться. Они вместе выпотрошат сперва мелких шавок, что напали на Родериха, а затем - самую крупную, ту, что мозолит глаза Гилберту. Кайзер на портрете довольно ухмыляется, ему нравятся эти мысли.

Людвиг

- Очень хорошо, - говорит Людвиг, получив письмо из Вены, - лучше и быть не могло.
Письмо от Хедервари, об этом свидетельствует неровный почерк, буквы, пляшущие из стороны в сторону, и пара клякс, там, где на бумагу падали слезы. К этому все давно шло, австриец подорвался на своем балканском вопросе, не в прямом смысле, конечно, но близко к тому, гордые славяне встретили его железом и кровью, и, по мнению Людвига, еще малой кровью. Только баранье упрямство Эдельштайна могло пересилить здравый смысл, только оно помешало обычно рассудительному и здравомыслящему Родериху вовремя остановиться. Теперь австриец не встает с постели, его рана заживает с трудом, наследник престола мертв, а старый Император ищет поддержки у германского кайзера.
- Надо сказать, я доволен сложившейся ситуацией, - Людвиг аккуратно складывает письмо и внимательно смотрит на брата, - упорство Родериха и дикость его оппонентов нам, определенно, на руку.
Глаза у Гилберта с похмелья краснее и бешенее обычного, но сейчас в них преобладает непонимание - брат по старой привычке делит мир на белое и черное, союзников и противников, когда врагов заставляют захлебнуться собственной кровью - это хорошо, когда в подобном положении оказывается союзник - напротив. С австро-германским союзом Гилберт смирился, и теперь ранее раздражавший и доводивший до белого каления соперник превратился для него в однозначного союзника и друга, нуждающегося в помощи и поддержке.
- Нам дали повод к войне, - терпеливо, как маленькому ребенку, поясняет немец.
- Ага, - кривится Гилберт, - выведя из строя нашего союзника. Толку от него теперь, от покалеченного и не встающего с постели?
Немец чуть улыбается, покачивая головой: от недееспособного австрийца толку куда больше, чем от него же в расцвете сил, воевать Родерих все равно никогда не умел, но теперь он, по крайней мере, перестанет совать повсюду свой нос, носиться со своим Балканским вопросом, путая Германии все карты, пусть лежит и набирается сил, и чем дольше пролежат - тем лучше.
- Толк огромный. Во-первых, - немец разгибает большой палец, - враги считают, что мы ослабли; во-вторых, - за большим пальцем следует указательный, - нам теперь куда проще договориться о союзе с Турцией, Садык больше не будет думать, что мы подкрадываемся к нему через Балканы с целью захватить врасплох; в-третьих, чем дольше он будет лежать пластом, тем на более длительное время мы усыпим бдительность наших врагов, видя наше бездействие, они решат, что угроза миновала; в-четвёртых, когда он очнется и начнет войну, никто не сочтет австрийца агрессором, только пострадавшим. Хватит тебе для начала?
Вопрос риторический, что бы ни сказал Гилберт, Людвиг уже все решил. Немцу нужна война, маленькая и победоносная, после которой Европа долго не встанет с колен, преклоненных перед Германией. Он уже готов к ней и ждал только повода, теперь есть и он, осталось чуть потянуть время и запустить военную машину.
- Я поеду в Вену, проведаю нашего друга и союзника. А когда очнется, дам ему несколько полезных советов, неофициальных, разумеется.
Немец ловит непонимающий взгляд брата - тому подавай войну сразу, моментально, он и ввяжется в нее не задумываясь, но так войны не начинают и не выигрывают, - и продолжает:
- Оставайся в Берлине и действуй как прежде, беседуй с кайзером, пей до упаду, ходи по девкам, словом, веди себя так, как будто бы ничего не случилось. Только помни: война близко.

Родерих

В глазах рябит от белого и золотого. Белый потолок, золотистые занавески, белые с золотом стены, белые простыни, золотые волосы Эржи и золотое токайское, белая рубашка и чистые руки Людвига. Поначалу Родериху кажется, что другие цвета исчезли, и в мире осталось одно золото с белым, но он приглядывается и видит зеленые глаза Эржи и серые Людвига, клочок голубого неба, проглядывающий сквозь не до конца зашторенные занавески, темное, почти черное, платье венгерки, серебристые часы немца. Но спустя минуту цвета меркнут, и золотой с белым, и все остальные. Родерих приподнимает голову и видит все оттенки красного: от темного цвета запекшийся крови до ярко-алого только что выступившей. Голова кружится, а перед глазами все предательски расплывается, он мужественно чуть приподнимается на локтях и пристально вглядывается в лица окружающих, тех, кто его не оставил. Эржи вскрикивает и выбегает из комнаты, судя по всему, за чистыми бинтами и новой дозой обезболивающего, дверь хлопает, и Эдельштайн остается один на один с Людвигом.
- Рад, что ты очнулся, - немец говорит спокойно и ровно, словно проповедь читает или речь над покойником, - надо сказать, я думал, что Эржбета несколько преувеличивает нанесенный урон, но ты и правда сильно пострадал.
При воспоминании о полученном ранении австриец без сил откидывается на подушки, сжимает зубы и с болью шепчет:
- Сволочи... Я все им дал, я только тем и занимался, чтобы сделать из них людей, а не дикарей, чтобы впоследствии они могли... Триединая монархия, Боже мой, какое безумие...
Он прикрывает глаза и, как наяву, видит перед собой свирепые лица балканцев, оскаленные белые зубы и налитые кровью глаза, можно подумать, они желали чего-нибудь кроме его смерти. Сколь бы ни были благородны его намерения, дикарям и варварам нужны не они, только их мнимая свобода и земля, обагренная кровью, - чьей, не столь важно.
- Разумеется, - Людвиг сжимает его руку и смотрит так пристально, что Эдальштайн поневоле открывает глаза, - мы не оставим этого просто так, будь уверен. Я дождусь, когда ты встанешь на ноги, и мы вместе решим, как нам действовать.
Родерих пытается улыбнуться, но его перекашивает от боли, так что улыбка больше напоминает гримасу:
- Совсем скоро я буду полностью здоров, - австриец врет, с такой раной ему следовало бы еще долго лежать в постели, но жажда возмездия и чужой крови сильнее здравого смысла.
Ночью он требует у Эржи двойную дозу морфина, а с утра, пока утомленная супруга дремлет, вкалывает еще. Боль уходит, и Эдельштайн может встать, с непривычки немного шатаясь, он делает первые шаги, держась за стены, а затем выпрямляет и движется ровно, сам по себе. Былая грация и скорость движений возвращаются к нему достаточно быстро, чтобы не свалиться от боли и сохранить ясность рассудка он принимает обезболивающее раз в несколько часов, глядя на него, Эржи в бессилии кусает губы, а Людвиг улыбается, впрочем, почти незаметно.
- Отправь им ультиматум, - советует немец, - потребуй отказа от террористических действий и от сотрудничества с теми, кто их пропагандирует, совместного расследования, в конце концов.
- Они не согласятся, - Родерих пожимает плечами.
- Разве нам нужно их согласие?
Эдельштайну, так точно, нет. Он думает о крови, о кровавых реках и дождях, которые щедро пропитают балканские земли. Враги не уйдут безнаказанными, они умоются кровавыми слезами и будут просить пощады. Пусть он умрет, от передозировки морфином ли, от недолеченной раны - неважно. Но до того, как смерть настигнет его, Родерих увидит трупы врагов, тех, кто оборвал его жизнь вместе с жизнью эрцгерцога.
- Ты прав, - соглашается австриец, - как раз согласие нам и не нужно.
Эдельштайн провожает Людвига в Берлин и шлет ультиматум в Белград, глядя вслед союзнику и письму, он сжимает руку жены и улыбается.
На набережной голубого Дуная слышатся звуки вальса, Родерих протягивает Эржи руку, обнимает за талию и кружит в давно знакомом танце. Мелькают вокруг дворцы и соборы, разодетые аристократы и бедные художники, под ногами плещется Дунай, а в крови - морфин и токайское. До войны остается два дня.

@темы: Центральная Европа, прошлое (1)

---

Прошлое; команда стран Западной Европы.

[hetalia_fight]

Название: 06.1915
Персонажи: Нидерланды, Бельгия, упоминаются Франция и Испания.
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклеймер: Персонажи не мои, поигралась и положила на место.
Саммари: Один день в июне 1915 года и несколько воспоминаний.
Авторские примечания: обычным шрифтом написаны события, курсивом - воспоминания. Для Бельгии использовано имя Лив - сокращение от Оливии.
Размещение: с разрешения автора

Шёл июнь 1915 года.

Шёл июнь 1915 года.
На улице лил дождь. Вполне нормальное явление для Амстердама, но сегодня от такой погоды было как-то особенно тоскливо.
Холл поплотнее прикрыл дверь в гостиную и как можно тише пошёл на кухню заварить горячий чай. Негромко позвякивала посуда, лилась из крана и закипала в чайнике вода, шуршала оберточная бумага, а в окно стучались тяжелые дождевые капли. Холл задумчиво вынул изо рта трубку и начал её рассматривать так, словно видел впервые в жизни. Из гостиной раздался приглушенный кашель, и Нидерланды, решительно засунув трубку в карман брюк, поставил на небольшой поднос чайник к уже заждавшейся его компании чашек и миниатюрной вазочки с печеньем.
В комнате на его любимом, таком удобном и привычном диване лежала закутанная в одеяло Бельгия. Несмотря на довольно тёплую погоду её бил озноб – сказывались потеря крови, отравление газом и общая усталость. У Холла чесались руки: безумно хотелось взгреть Людвига за то, что тот делал с его сестрой, но глядя правде в глаза, Нидерланды прекрасно понимал, что вряд ли бы он смог существенно повлиять на эту войну. Уж лучше чтобы всё оставалось как есть: тайно предоставлять Лив убежище и возможность немного придти в себя, хотя бы на пару дней. Да, конечно, страны должны быть вместе со своим народом, тем более в такие страшные времена. Но ведь в них самих было что-то от людей, и им тоже требовался отдых, пусть даже несколько часов в тишине и относительной безопасности. Холл поставил свою ношу на низенький столик и опустился в кресло. По-хорошему нужно было бы поменять лежащий на лбу у Бельгии компресс, но девушка и так на любое предложение помощи морщилась и говорила, что сама со всем справится.
– Вкусно, – Лив протянула руку за чашкой с горячим напитком, тут же его пригубив. – Артур вечно бурчит, что у нас невозможно достать нормального чая и приходится всё возить с собой.
Она усмехнулась и сразу закашлялась – недавнее сражение под Ипром давало о себе знать. Холл мог только хмуриться, удерживая себя от очередных замечаний на тему «зачем ты вообще с ними связалась и туда полезла?». Они обсуждали это уже не раз, и в лучшем случае каждый оставался при своём мнении, а в худшем – более эмоциональная Лив просто уходила, громко хлопнув дверью. Совсем как когда-то... Холл не любил об этом вспоминать, но память сама подкидывала ненавистные картинки:

– Нет, ты не будешь…
– Не буду что? Что ещё ты мне запретишь? Или вовсе запрёшь и посадишь под домашний арест? Хватит, мне всё это уже осточертело!
Холл недоуменно смотрел на вышедшую из себя Бельгию. Да, возможно он был с ней несколько строг в последнее время, но это не повод…
– Надоело, что все всегда решают за меня: сначала Антонио, потом Родерих с Франциском, теперь ты, – Лив, похоже, не собиралась успокаиваться. – Холл, я уже давно не маленькая девочка и могу сама о себе позаботиться.
Бельгия ураганом промчалась в свою комнату, он успел только подойти к двери, а она уже выходила, сжимая в руке небольшой саквояж.
– Лив, что всё это…– Я ухожу.
Сейчас она просила и даже не ставила перед фактом. Она приказывала. Холл нахмурился: что-что, а отпускать он её точно не собирался.
– Ты никуда не пойдёшь.
– Пойду.
Ему в лицо смотрело дуло пистолета. Сомневаться в решимости Бельгии не приходилось, и Холл сделал шаг назад, потом ещё один и ещё, внимательно следя за каждым её движением. Лив не уступала – она ни на мгновение не теряла над собой контроль. С улицы доносились чужие голоса, кажется даже кого-то из стран. Ему так и не удалось её остановить. Уже перед самым выходом девушка на мгновение остановилась, одними губами прошептав «Прости», быстро выскользнула за дверь. Кажется, её уже ждали.

Холл тряхнул головой, отгоняя неприятное воспоминание. Это была одна из их немногих ссор, а последовавшая за ней война… воспоминания о ней до сих пор причиняли боль.
Он потянулся за чайником. Холл не особо жаловал столь любимый Артуром напиток, но Лив нравилось, так что, пока она была его гостьей, приходилось терпеть.
– … А ещё недавно Артур хвастался, что разрабатывает новое оружие. Я хотела узнать поподробнее, но ты же знаешь, как он относится к своим секретам…
Если бы он закрыл глаза и просто слушал, не обращая внимания на частый кашель, то можно было бы подумать, что всё как всегда, и Бельгия просто заглянула к нему в гости рассказать последние новости. Словно не было никакой войны.
– Эй, ты меня слушаешь?
На щеках Лив играл лихорадочный румянец, а вот глаза блестели, как и прежде – весело и немного озорно. Холл покачал головой, не соглашаясь, но и не возражая. В конце концов, то, о чём рассказывала Бельгия, было не только интересно, но и весьма полезно для построения отношений с остальными странами в это непростое время. Соблюдать нейтралитет временами оказывалось сложнее, чем вступать в открытое противостояние.
Он попытался вспомнить хоть что-то из её рассказов.
– Так Франциск всё-таки собирается начать наступление?
– Да, в Артуа, он говорит, что разработал прекрасный план, и Людвиг не сможет долго сопротивляться. Может быть, в этот раз при хорошей подготовке…
Холл лишь покачал головой, судя по тому, что творилось на этой войне, на её быстрое окончание рассчитывать не приходилось.
– Знаешь, – Лив поставила на столик опустевшую чашку и поплотнее запуталась в одеяло, – я тебе не говорила, но когда я увидела Франциска после Майна… мне показалось, что мы вернулись в прошлый век. Он был таким, таким…
– Неужели ты всё-таки в него влюбилась?
Лив рассмеялась. Не звонко и весело как обычно, а как-то надтреснуто и глухо.
– Нет, конечно! Просто вспомнилось.
Она налила себе ещё чаю и машинально сделала ещё один глоток. Холл безучастно взглянул на изящные пальчики, сжимавшие хрупкую чашку. Он тоже погрузился в воспоминания.

– Тебе не нравится твой правитель, я это прекрасно понимаю, – голос Франциска был на удивление спокойным и лишённым эмоций. Впрочем, за последние пятнадцать лет он и сам значительно изменился, как внешне, так и внутренне: исчезли жеманность и позерство, безумные наряды и бесконечные украшения уступили место простому, но подчеркнуто изысканному костюму, а развязность, а точнее даже сказать, некую распоясанность, сменили расчетливость и жестокость. Да, Франциск умел быть сильным, когда хотел. Другое дело, что обычно он прятал это умение под ворохом любезности и изысканных манер.
– Я и сам через это прошел, и могу с уверенностью сказать, что твоё желание перемен вполне законно, и в нём нет ничего страшного или невозможного.
Холл внимательно слушал этот монолог уже добрых десять минут, с тех самых пор, как впустил неожиданного гостя в свой кабинет. И вот, наконец, Франциск, кажется, всё-таки добрался до сути.
– Я могу тебе помочь. Так же, как помог твоей сестре.
Спокойный, ровный тон, словно Франциск только что не предлагал собственную помощь в смещении правительства. Холл привычно затянулся, смакуя горьковатый привкус дыма. Предложение было слишком заманчивым, чтобы отказаться от него даже не узнав условий.
– И что ты хочешь в обмен на свою помощь?
– Твою лояльность.
За окном послышались крики и редкие выстрелы дальних орудий. Что ж, похоже, это было не то предложение, на которое можно ответить отказом.
– Я согласен.
Впрочем, отказываться-то он и не собирался. Вот только почему у Холла было ощущение, что он заключает сделку с Дьяволом?

Как он потом понял, казалось ему тогда не зря.
На Амстердам медленно опускалась ночь. Бельгия задремала на диване в гостиной, закутавшись в одеяло, словно в кокон. Холл, чтобы её не тревожить, ушел в кабинет. Открыв окно, он достал трубку и с удовольствием затянулся. На улице было на удивление тихо, только откуда-то издалека доносились голоса прохожих. Подумать только, а ведь совсем рядом идет война. Если выйти и прогуляться по городу, это сразу станет очевидным: по заголовкам газет, по тревоге на лицах прохожих, и ещё по тысяче едва уловимых деталей, которые не бросаются в глаза, но создают то самое «общее впечатление».
Оставив окно открытым, Холл устроился за широким столом, где его ждали документы, планы, проекты и прочая бумажная волокита. Ему намного больше нравилась работа на верфях, в саду или банковской конторе, но про политику забывать не стоило, особенно сейчас. Он взял первый попавшийся лист бумаги и с головой углубился в проект соглашения о поставках продовольствия в стратегически важные регионы. Холл не знал, сколько уже времени просидел за этим, бесспорно весьма «увлекательным», чтением, когда его отвлек скрип двери. В проеме стояла Бельгия, по-прежнему бледная, осунувшаяся, но в чистой, успевшей высохнуть форме, умытая и весьма решительно настроенная.
– Мне пора.
Сколько раз он уже слышал от неё эту фразу за последний год? И сколько ещё услышит?
– Не останешься на ночь?
Привычный вопрос.
– Нет, мне нужно быть со своими людьми.
Привычный ответ.
Холл поднялся, чтобы хотя бы проводить её, но Лив подошла сама и, едва ощутимо прикоснувшись губами к его щеке, быстро проговорила:
– Я сама доберусь, спасибо за всё.
Он успел поймать её за руку в последний момент.
– В городе последнее время не спокойно. Не стоит ходить одной.
– Холл, – она мягко рассмеялась. – Я уже большая девочка и не боюсь гулять одна по темным улицам. Самое главное, что мне есть куда вернуться, а ты всегда будешь меня защищать.
Он кивнул, пряча глаза, стараясь скрыть те противоречивые эмоции и воспоминания, которые вызвали эти простые слова.

– Я всегда буду тебя защищать. Это всё ненадолго.
Они стояли в небольшой, богато убранной зале, в противоположном конце которой расположился Антонио, дожидаясь, пока брат с сестрой закончат разговор.
– Мне страшно.
Бельгия смотрела на него огромными испуганными глазами, и, признаться честно, это пугало намного сильнее любой угрозы испанца. Такой сестру Холл не видел ещё никогда.
– Я скоро тебя заберу. Не выкуплю, так отвоюю.
Кому-то это могло показаться хорошей шуткой, но Нидерланды не сомневался в своих силах. Лив закусила губу и медленно кивнула.
– Только, пожалуйста, возвращайся быстрее.
Он кивнул и быстрым шагом направился к испанцу.
– Антонио, мы…

Тогда ещё Холл верил, что говорит правду.
Ему всё-таки удалось уговорить Лив разрешить проводить её до вокзала. На улице приятно пахло морем. Они шли молча, изредка перекидываясь ничего не значащими фразами. Холл не знал, когда увидит сестру в следующий раз – война слишком непредсказуемая вещь. Кто сможет дать гарантию, что Бельгия уже через месяц не окажется пленницей Людвига?
Они уже подходили к вокзалу, когда тон Лив внезапно изменился. Рядом с ним шла уже не взбалмошная девчонка, а уставшая, умудренная жизнью женщина.
– Мне кажется, ты в чём-то прав. Война – ужасная штука. Все эти окопы, оружие, газ… смерть и страдание. В этот раз всё слишком серьёзно, не так, как двадцать-тридцать-сорок лет назад. Всё изменилось.
Она замолчала, видимо собираясь с мыслями. Холл не мешал, прекрасно понимая, что ей просто нужно выговориться.
– Прошел всего год, а я уже устала. Нет, я всё ещё хочу надавать им хороших тумаков, но глубоко внутри я боюсь, что всё это затянется слишком надолго.
– Не эта война, – они уже дошли до перрона и стояли перед вагоном, в самом центре суетящейся толпы. – Не думаю, что она продлится ещё хотя бы лет пять.
Он знал, что это слабое утешение, при таких потерях и столь быстром развитии вооружений и пять лет покажутся вечностью. Лив улыбнулась и, поднявшись на цыпочки, легко поцеловала его в уголок губ.
– Тогда через пять лет жду тебя к себе в гости.
Поезд позади них готовился к отправлению: люди затаскивали внутрь последние сумки, в некоторых вагонах уже закрыли двери. Бельгия успела вскочить на ступеньку в последний момент. Состав медленно тронулся, и Холл пошел рядом с вагоном, пытаясь рассмотреть в одном из окон знакомый силуэт.
Каждый раз наблюдая за тем, как поезд уносит её обратно, на эту далекую и в то же время такую близкую войну, Холл не мог не чувствовать горечи и опустошения. Он хотел помочь, но самое большее, что мог сделать – принимать беженцев с бельгийской стороны и ждать, каждый раз ждать возвращения Лив, надеясь, что с ней ничего не случится, и клясться себе, что больше никогда, никогда не позволит ей пережить этот ужас. Не важно как: вступится за неё сам или уговорит остаться в стороне. На их долю и так выпало достаточно, если Франциску, Артуру и Людвигу с Родерихом так нравится делить друг друга и своих соседей в придачу, пожалуйста, но только без них.
Холл достал кисет и набил трубку. Вокруг шумела толпа. Над Амстердамом властвовала ночь. Шёл июнь 1915 года.

@темы: Западная Европа, прошлое (1)